– Что нам до лишних богатств господ. Они их себе еще раздобудут. Сохранить бы жизни людей. Но ведь ты сказала, что господа договорились о сдаче города. Зачем тогда это все? Что плохого в том, что город не будет разграблен?
– А ты думаешь, они не дали на откуп победителям концы и пределы на разграбление?
– Да что там грабить? Нивы и пастбища и так пожгут, а для людей и сокровищ есть стены, на то они и строились. Кому-то, конечно, не посчастливиться успеть за них....
– И знаешь, кто это будет?
– Шуб-лугаль… – Догадался десятник, и крепко поразмыслив, мрачно глотая ставшее горшим питие, принял решение. – Прости, что я в тебе усомнился, ты и вправду никого не предавала. Это изначалу, лучшие люди предали худых.
– Я понимаю, вам будет трудно решиться сразу, потому предлагаю дождаться решения городского совета, и по тому какую судьбу они уготовят шуб-лугаль и прочим жителям посадов, уже будет зависить и их судьба. Тогда уж придется выбирать, чья судьба для вас важней.
– Да будет так. – С облегчением выдохнул десятник.
– А ты и вправду подумал, что я изменница.
– Прости. Но зато теперь, я всецело с тобой, и вот в том моя рука и я ручаюсь за своих людей, а там глядишь и остальные подтянуться.
– Им надо объяснить.
– Мои парни – воины, а не писцы и торговцы. Они поймут.
– С тобой мне пришлось повозиться.
– Ну, так я десятник как-никак. – Отшутился кингаль.
***
Как только солнце поднялось над зубчатыми стенами Нибиру, за его пределы с шумом и переругиванием служанок, тронулся обширный обоз ее властительной особы, супруги энси великого единодержца, ясноокой и нежноликой, прекраснейшей Э-Ли-Лу. Ее возок тихо покачиваясь и скрипя, потянул за собой второй, нагруженный до верха мешками с самым дорогим ее сердцу: украшениями, которые могли бы заставить страдать от зависти саму Инанну с ее чудесным ожерельем, и наряды, что посрамят даже царевен. Так казалось ей, когда она встречалась с восхищенными и удивленными взглядами прохожих, и потому возки тщательно охранялись приставленной стражей, дабы не дай бог, не подсуетился какой-нибудь прыткий воришка, коих в Нибиру хватало, и не наложил свои грязные руки на ее богатство. Сама градоначальша гордо восседала на мягких подушках, оглядывая прощальным взором город, в котором прожила всю жизнь, но который стал для нее слишком тесным и чуждым, и куда она надеялась больше не возвращаться. Ее манила новая столичная жизнь, которая рисовалась ей самыми радужными красками.
«А ну, прочь с дороги!» – Орали стражники на замешкавшихся прохожих попадавшихся им на пути, и больно отталкивали вовремя не убравшихся ротозеев, моргавших, с изумлением уставившись на поезд градоначальши. Служанки Элилу сидели тут же, рядом со своей хозяйкой, и красивые одежды их, бывшие в основном старыми нарядами самой Элилу, не уступали по пышности нарядам богатых горожанок, очень раня последних – оскорбляя их самолюбие. Отличало их от хозяйки, разве что отсутствие богатых украшений и знаки их рабского положения. Ослы погоняемые возницами, понуро плелись, таща за собой признаки человеческого честолюбия, назло оставляя признаки своего ослиного упрямства, в виде пахучих, дымящихся комочков. Для выхода именитых и богатых горожан в город, с его узкими и тесными улочками, как правило, использовались носилки, носимые сильными рабами, и лишь при выезде за его пределы, горожане могли позволить себе показать все великолепие своих стойл и возов, соревнуясь друг с другом в их убранстве и в украшении упряжи.
Гордо проскрипев, последняя повозка махнула задом и выехала за ворота стен, проезжая мимо примостившихся к ним посадов бедняцких пределов, скромно отошедших на приличное расстояние от главной дороги ведущей в город. А хозяйка этого обоза вздохнула с облегчением, от того, что покинула, наконец, этот муравейник зависти и сплетен, безвкусия и отсталости, и вольется в милый сердцу мир сердца мира.