– Паша, отойди от окна! – спокойно, но строго сказал отец и повернулся к жене: – Синий свитер положи. – Он осмотрел вещи. – Ну вот, кажется, и всё. И сами собирайтесь! Медлить нельзя.

Отец аккуратно сложил одежду в вещмешок.

А Пашка, воспользовавшись его занятостью, снова выглянул в окно.

– Паша, ты что, оглох?! – прикрикнула на него мама. – Не слышал, что отец сказал? А ну марш собираться!

Мальчик нехотя, нога за ногу, поплелся в детскую, а Елена Константиновна плотно задернула шторы.

– Только самое необходимое берите. Главное – теплые вещи! – напомнил глава семьи.

Когда дверь за сыном закрылась, Николай Иванович первым нарушил тишину:

– Лена, прошу тебя, будь помягче с Надей. У нее сейчас такой возраст…

– Ох, Коля! Тебя-то она слушается, а со мной…

– Пойми, нельзя на нее давить, – старался он убедить жену. – Надя сразу же начинает артачиться.

– Боюсь я за нее. Если потакать, то Надя совсем отобьется от рук, – пыталась настаивать на своем Елена Константиновна. – Влюбилась в этого Панкратова! Подумать только! Назло мне, наверное.

– Ну что ты такое говоришь? Надя отстаивает свободу своего выбора. Это вполне естественно в ее возрасте.

– Анна Каренина тоже вон отстаивала свободу выбора, – понизила голос почти до шепота жена. – И чем всё закончилось? А Надя такая же взбалмошная и своевольная, как Каренина.

– Ну ты и сравнила!

– Есть в Наде что-то от Анны. Есть. Уж поверь мне! – Елена Константиновна была непреклонна. – Поэтому я и боюсь за нее.

Надя, поняв, что вопрос с отъездом решен окончательно, бесповоротно и обсуждению не подлежит, на следующее утро спозаранку поджидала Юрку во дворе – не могла уехать не простившись. Она тихонько раскачивалась на качелях, но, увидев Панкратова, ловко спрыгнула и бросилась за ним вдогонку в переулок.

– Юр, а мы в эвакуацию уезжаем! – Девушка подстроилась под его шаг и пошла рядом. – А вы?

– А мы не уезжаем. – Юрка не был расположен к продолжительной светской беседе. – Тебе чего?

– Я… просто хотела проститься. – Надя решительно протянула ему руку.

– Ну, бывай! – Панкратов почти равнодушно пожал ее и – чуть мягче – добавил: – Надь, я на работу. Опаздывать нельзя. У нас с этим строго.

Девушка, набравшись смелости, быстро поцеловала его в щеку и убежала. Парень усмехнулся и решительно зашагал прочь, но всё же, дойдя до поворота на улицу Кирова, оглянулся и посмотрел ей вслед.

Уже через пару минут Надя, согнав счастливую улыбку со своего лица, вернулась во двор. Около их подъезда стояли мама и брат.

– А папа скоро выйдет? – подойдя ближе, спросила Надя. В ее голосе не было ни тревоги, ни озабоченности.

– Папа уже уехал, – почти беззвучно, одними губами, сказала мама. Развернулась и вошла в подъезд.

– Как – уехал?! – Надя, не веря маминым словам, оглядела двор, встретилась взглядом с братом.

– А вот так! Пока ты где-то шлялась…

Надя, поняв, что на этот раз Пашка не шутит и не пытается ее разыграть, готова была расплакаться.

Девушка выбежала со двора на улицу. Она бежала мимо мешков с песком, которыми были закрыты витрины магазинов на улице Кирова; мимо противотанковых ежей; мимо окон со светомаскировкой, перечеркнутых крест-накрест полосками бумаги. Она всё бежала… Пока вдруг не остановилась, осознав, что бежать бесполезно. И внезапно поняла – совершенно отчетливо и бесповоротно: отца она может больше не увидеть никогда.

Надя заплакала. И понуро побрела обратно.

Сказать, что на Казанском вокзале было много народу, – значит не сказать ничего. Платформа была похожа на муравейник перед началом ливня.

Надя, ее мама и брат – с чемоданом, вещмешками и объемным тюком – с трудом продвигались к краю перрона. В валенках, закутанная по плечи в пуховую шаль, Надя была похожа на деревенскую девочку, вышедшую на улицу в лютый мороз. Она покорно шла за мамой, стараясь не отставать. Неожиданно, заметив кого-то в толпе, она рванула в сторону.