– Ясно, – продолжая изнывать от скуки, кивнул Владимир Владимирович. – Что вы должны были делать в случае успеха?

– Получить деньги, – солгала я, судорожно гадая сколько же мне могли посулить за президента.

К счастью такого вопроса не последовало, зато последовал другой.

– А что вы должны были делать в случае неудачи? – спросил Владимир Владимирович и умным, совсем нескучающим взглядом вдруг посмотрел на меня в упор.

Я сконцентрировалась и ответила:

– Выйти на связь.

Он тут же выстрелил вопросом:

– Когда?

– Через неделю после завершения операции в каждый четверг в одиннадцать утра меня должен ждать связной, – как прилежная ученица без запинки отрапортовала я.

– Как осуществляется связь? – строго спросил он, и вот тут-то я рассердилась, потому что (может это и удивительно) уже устала врать, да и фантазия мне изменила.

– Какая разница?! – закричала я. – Никто не сможет выйти на эту чертову связь вместо меня, а я никуда выходить не собираюсь, потому что хочу жить, пускай и в застенках. Хоть узницей, да жить. И не пытайте меня. Коль покушалась на президента, судите и баста. И хватит! Ловите преступников сами, здесь я вам не помощник! Все! Больше ничего не скажу!

– А больше ничего и не надо, – ответил Владимир Владимирович и хитро улыбнулся.

Я снова оказалась в камере и была очень огорчена. Складывалось впечатление, что мне не верят.

«И все же про мужа я неплохо ввернула, – приободрила себя я. – В любом случае не хочу, чтобы какой-то болван думал, будто меня можно бросить. Всю жизнь всех бросала сама… Эхе-хе… Как приятно иметь хорошую память.»

Несколько дней моей персоной не интересовались. Я сидела в одиночной камере, изводила себя дурными мыслями и окончательно приуныла.

«Неужели ничего не вышло? – гадала я. – Конечно не вышло. Было бы глупо надеяться, что мне поверят. Не идиоты же они.»

Однако я ошиблась, Владимир Владимирович все же пожелал меня видеть. Вдохновленная, я отправилась на допрос, настраиваясь на свободу.

Владимир Владимирович на этот раз был просто душка: мил и ласков. Начал сразу с реверансов.

– Софья Адамовна, все ли устраивает вас? Нет ли просьб или жалоб?

– Полноте, батенька, – в тон ему снисходительно ответила я, – уж не на курорте находимся. Конечно кое-что не устраивает, но потерпим, знали на что идем. Всегда мечтала прославить имя свое навеки, на книжки мои в этом смысле надежды нет, может хоть с этим делом загремлю.

– Загремите, обязательно загремите, – пообещал он, явно имея ввиду плохое.

Я уже собралась пригорюниться, но Владимир Владимирович не дал.

– Так значит не жалуетесь ни на что? – любезно повторил он свой вопрос, думаю лишь за тем, чтобы не дать мне высказаться.

– Нет, не жалуюсь, – подтвердила я. – Впрочем, если приспичило вам приятное мне сделать, так распорядитесь, чтобы порции поменьше приносили. Уж чего-чего, а баланды в тюряге вашей не жалеют – так недолго и разжиреть. Очень я, понимаете ли, за свою фигуру опасаюсь. Это единственное, что от меня осталось, а тут что ни порция, то экскаваторный ковш!

– Так не ешьте, зачем вы едите, раз лишнее? – удивился Владимир Владимирович.

– Сразу видно, что вы на диете никогда не сидели. Человек, доведенный до исступления диетами, перестает соображать, когда видит перед собой любую еду, будь это и тюремная баланда. Всякая женщина, если она здорова, без сомнений это подтвердит. Времена настали такие, что подтвердить это могут уже и девушки. Вот когда я была девушкой…

Жуть отразилась на лице Владимира Владимировича, и я, как натура великодушная, его пожалела:

– Впрочем, давайте перейдем к делу.