От этих мыслей он опустил голову и долго еще сидел неподвижно в полной растерянности. Спустя время способность думать вернулась к нему: «Так это значит, что, дойдя до реки Стикс, отделявшей мир живых от царства мертвых, я могу попытаться переправиться через нее, так как, наверное, перевозчик душ Харон бросил свою лодку. Трехглавый пес Цербер, не выпускающий никого из царства мертвых, тоже наверняка, поджав хвост, куда-нибудь сбежал. И я вернусь в мир живых! Все именно так, раз уж сам Гермес от меня отмахнулся. Да, так! Но только сначала надо выбраться из этой пропасти Тартар, где я нахожусь за оскорбление самих богов».

Сизиф встал и пошел дальше по дороге, соображая на ходу: «Вперед! Там что-нибудь придумаю! Ведь не зря же я славился при жизни хитростью и изворотливостью».

Он шел быстро и уверенно, радуясь своей свободе, и ему было все равно, сколько придется идти, он готов был идти вечно, время в поземном царстве Аида не имело никакого смысла: оно стояло.

И вдруг Сизиф стал идти все медленнее и медленнее и наконец совсем остановился. Постояв некоторое время в раздумьях, он повернулся и решительно зашагал назад.

Прошло время, и он вернулся к горам, с большим трудом нашел свою гору, им же прозванную «Проклятой», и поднялся на ее вершину. Камень лежал на том же месте. Долго стоял он около камня, напряженно думая. Две глубоких складки лежали на его лбу над переносицей.

– Нет! Это все-таки мои боги! – громко без тени сомнения наконец сказал Сизиф и, посмотрев последний раз вокруг, толкнул камень ногой.

Тот с грохотом покатился вниз, и тут же Сизиф побежал за ним, крича в каком-то экстазе:

– Мои! Мои! Это мои боги!

Начиналась эра христианства.

Почему Колумб так и не доплыл до Америки?

Почему приказал повернуть корабль, хотя до

нового материка оставалось совсем немного?

Донье Беатрис Энрикес де-Арана

Беатрис! Любимая!

Больной и немощный, а более с душой, исстрадавшейся по справедливости, лишенный званий и титулов пишу к тебе, моя любовь и моя путеводная звезда, мой последний приют мыслей и единственная надежда сострадания и признания моих свершений. Меня обвиняли в том: что золота за все четыре экспедиции поступило в казну слишком мало; что я был слишком жесток к людям и еще Бог знает в чем, вплоть до того, что именно мои путешествия завезли в Европу сифилис. Но, во-первых, надо было продолжать обследовать новые земли, во-вторых, как еще я мог держать людей в повиновении и, в-третьих, болезнь эта была давно известна в Европе под разными названиями. Ну и хватит об этом.

Путь мой близится к завершению: я болен, но в мыслях по-прежнему проживаю, те великие для меня дни, начало которым было положено в лето 1492 года. Все свои деньги я истратил на тех, кто был со мной в странствиях. Дневник моего первого путешествия, как и еще трех последовавших за ним, хранятся у нашего сына – Фернандо. Но пусть, после этих строк, память о ненаписанных страницах, о самых тяжких для меня событиях первого путешествия в поисках морского пути в Индию, хранится и у тебя, всегда напоминая обо мне.

Итак, 3 августа 1492 года в 8 часов утра, три трехмачтовых судна Санта Мария, Пинта и Нинья отчалили от андалузского атлантического порта испанского города Палос-де-ла-Фронтера. Это были небольшие корабли. Спать морякам в плавание приходилось: на палубе – в хорошую погоду и под палубой – в плохую. Всего в нашей небольшой флотилии было 87 человек. Я радовался как ребенок и столь малому, на глаза наворачивались слезы, и я вспомнил тогда, что прошло почти 20 лет, как я задумал снарядить экспедицию на запад от берегов Европы, чтобы найти новый – морской, путь в Азию.