– Деда, я с тобой! Чего там, шланг засорился?

– Причины не знаю пока. Может, просто труба замерзла. Может отверстие в баке не то. Умыться толком нельзя. Качаешь—качаешь, а вода еле идет. Хоть снова на чародейник переходи…

– Не хотим из рукомойника! Не модно!

– Давления нет, – философствует дед—изобретатель и механик, – будто в пустыню, а не в бак, зараза, уходит.

– Где Зараза? В воде Зараза? Какая она из себя?

– Дед просто неудачно выразился, – сглаживает бабка возникшее недоразумение.

– Деда учитель, он не может неправильно говорить.

– И я учительша…

– Баба, ты, правда, учительша?

– Бывшая, детки, бывшая. Но правила все помню.

– Деда, я с тобой хочу! – начинает канючить Михейша.

– Ну, так пошли. За погляд денег не возьму.

– Какие инструменты берем?

– И мы с тобой сходим! – Это пищат малолетки.

– Сначала всё съешьте, потом поговорим.

Весь народ, кроме бабки, желает поучаствовать в лечении водокачки. У бывшей учительши, а теперь кухарки и хозяйки дома, дел и без того хватает.

За столом иерархии не видно. Там царит относительная демократия. У демократии свои правила: шалить можно до определенного предела. По лбу ложкой никто, никогда, и ни за что не получал, хотя большинство того периодически заслуживали. Деду достаточно напомнить про наличие деревянного черпала, чтобы воцарялось временное спокойствие, похожее на грядущий Брестский мир. Дедовой строгости побаиваются. Деда уважают как царя—батюшку Злако—Гороха.

Дети помнят страшилку про древний способ наказания, а именно: стояние коленями на горохе, в темном углу.

– Съешь крыло, – говорят Даше, – научишься летать.

– По двору или по улице? (дальше улицы Дашина фантазия не распространяется).

– По небу, как голубок, – посмеивается Михейша, – как Катькин дутыш… Хе!

Ленка прыснула и заткнула лицо в подол. Только она оценила тонкое Михейшино остроумие. Потому, что единственный Катькин дутыш, не смотря на то, что он был птичьим королем, и не в пример прочим ее даровым и грязным птицам, летал привязанным за бечевку. То же самое Катька сотворяла с крупными стрекозами, только летали они на нитке. А также с теми золотыми мухами, которые прилетали явно не с задворных навозов, а – бери выше – с пирамид Египта. Вершины пирамид покрыты говном умерших летучих динозавров, превратившимся со временем в зеленую известь. Отсюда и золотозеленые перелетные мухи. Катька утверждает это бесповоротно и готова намылить шею любому оппоненту—выскочке.

Даша: «А в Машкву мошно станет долететь?»

– А то! Конечно.

– Хасю крылышка. – И хлопает в ладоши от привалившего счастья.

– Надо говорить «хочу».

Даша старается: «Хочу крылышка».

Оля: «А мне дайте лапку…»

Михейша: «Ногу, надо говорить. А зачем тебе чужая нога?»

– Ногу, да. Я быстренько сбегаю в Петербург. Мне там свадебный билет надо взять.

– Зачем билет? Замуж собралась?

– Ваньке—Встаньке надо и Петрушке. Они сделали предложение Мальвине.

– Оба сразу?

– Они любят Мальвинку.

– А Мальвинка кого любит?

– Обоих поровну.

– Так не бывает.

– Бывает, бывает! – Оля почти плачет. – Им много деток надо.

Взрослые смеются.

– Да ладно, – утешает Михейша, вгрызаясь в крыло. – Попроси лошадевую ногу… с копытом и подковой – быстрее добежишь.

– Правда, добегу?

– Правда—правда!

– Михайло! Опять детей заводишь! – раздражается дед и хлопает шлепанцами об пол так нескучно, будто давит педали заевшего клавесина, – смотри, а то я тебя с твоей правдой—правдой по кусочкам разберу!

Михейша обиженно бросает кусок, растопыривает пальцы веером – будто сушит, а сам поглядывает на Олю и Дашу и мелко покачивает руками, будто предназначенно для Оли и Даши: нате вот вам, мол, я не боюсь, а вам от меня сегодня достанется на орехи.