Потом они часа два сидели в одном кафе, говорили о всяком разном, шутили и смеялись.

– Ну, звони если что, – сказал Дашкин брат Давиду, когда они уже прощались, – у тебя есть ее цифры, – кивнул он головой в сторону сестры.

Давид только пожал плечами.

– Записывай, – сказала Даша и, улыбаясь, продиктовала номер своего телефона.

– Все, брат, давай звони, – сказал Сергей и протянул Давиду руку.

Вечером позвонила Марина и возбужденно сказала, что им надо срочно встретиться и поговорить.

– По-моему я беременна, – «обрадовала» она его.

Они встретились. Марина что-то лепетала. Давид отвечал скупыми фразами, пытаясь изображать на лице довольную улыбку, а сам думал о Даше.

В тот день, вернувшись домой и запершись у себя в комнате, Давид не спал почти до утра. Он думал. Думал много. Сидя за письменным столом, на котором лежал его философский гвоздь, он пытался что-то решить. И первый раз в жизни чувствовал себя предателем и трусом.

Еще Давид вспоминал своего «героического» деда и думал, как бы тот поступил, оказавшись на его месте. Вспоминал рассказы бабушки, как дед с ней познакомился, как дрался из-за нее с каким-то Степаном и таки отбил у последнего охоту увиливать за тогда еще молодой и красивой бабкой, хотя ей таки, рассказывала она Давиду по секрету, Степан нравился больше.

– Да видно струсил Степашка этот. Ну, да и ладно. Что уж теперь. Может кого и получше нашел. А может жалеет до сих пор, если жив еще, – сказала тогда бабушка.

Было еще много разных мыслей и воспоминаний…

А потом Давид уснул. Прямо за письменным столом. Положив голову на скрещенные руки.

Ему снился дед Потап со своим охотничьим ружьем. Прямо в пиццерии он выстроил всех сотрудников в одну шеренгу и пристально заглядывал каждому в глаза.

– Доволен, – спрашивал он.

И вне зависимости, какой ответ давал каждый из них «да» или «нет», старик делил сотрудников на две части по своему усмотрению. Как будто он видел всех насквозь и знал, сказали ему правду или соврали.

Когда подошла очередь Давида, и был задан тот же вопрос, парень не смог выдержать столь пристального взгляда покойного деда. Он проснулся, так и не дав ответ старику.

Перед ним лежал все тот же гвоздь, а за окном уже пылал рассвет. Самое время принимать решение. Правильное решение.

– Не сцы! Никогда! Это первое, что ты должен уяснить. Мало ли, что ты там нарисовал в своем воображении. Иногда это не имеет совершенно никакого отношения к реальности. Да и вообще… Никогда не сцы! Иначе потом всю жизнь будешь локти кусать. А локоть где? Вон он где!

(последние слова, услышанные Давидом Жмякиным от удаляющихся в сторону супермаркета подвыпивших мужчин неопределенной профессии примерно тридцатипятилетнего возраста, после чего Давид сел в подъехавший трамвай и больше никогда их не видел)

– Ну, что тут можно еще добавить? Разве что взять, свернуть все в трубочку и выкинуть. Или сжечь. Я думаю, что сжечь будет даже лучше, чтобы никто этого бреда не видел.

– Ты обалдела что ли? Я два дня возле этого холста провозился!

– Лучше бы ты эти два дня на что-то полезное потратил. У тебя обои в коридоре скоро в рулоны сами начнут сворачиваться, а ты фигней страдаешь.

– Какой фигней? Я пытался написать картину. Мне стало это интересно и я захотел помотреть, что из этого получится. Я позвал тебя, чтобы ты просто выразила свое мнение по этому поводу, а не читала лекции, что мне делать.

– Я и выразила свое мнение.

– Ты считаешь, что оно, это мнение, выражается в такой вот форме?

– У меня получилось именно в такой форме. А если ты все так болезненно воспринимаешь, значит, у тебя проблемы с самооценкой.