– У них пенсия в восемьдесят лет в два раза больше, чем у моего ребёнка. До восьмидесяти лет дожили в трёхкомнатной квартире. С салями да маслинами. Дети и внуки на тот свет провожают. Сострадания от других требуют.

Погасла кнопка лифта. Зоя спохватилась, нажала. Кажется, идёт.

– А мой ребёнок тысячу гривен получает. Кому он должен сострадание? Кому я должна? Когда я сдохну, у кого ему требовать сострадания, ты мне скажи? Кто ему салями будет носить по средам, а? Социальная служба, может быть? А за какие шиши моему ребёнку пенсию платить и салями носить, если вы налоги не платите? Так, может, ты будешь носить? За те налоги, что ты не платишь. А не платишь же! За какие шиши лечить? Я на лекарства обезболивающие полтысячи трачу. Ты представляешь, как с такой спиной жить? И когда бабка орёт без умолку. Сострадание! Да имела бы ты хоть каплю этого сострадания, давно бы её придушила!..

Дверь лифта закрылась, и Зоя провалилась, наконец, сквозь землю.

Кто-то неудачно припёр её опель, пришлось покрутиться, пока выбралась.

Маша жила в частном секторе на окраине – лет десять тому назад иметь дом в этом районе считалось признаком зажиточности. Сегодня спросы сместились чуть севернее и ближе к морю – на первые, вторые, третьи линии от воды, но тогда всех почему-то манило именно Царское село. Машины родители в своё время владели здесь несколькими участками, очень выгодно распродали их, оставив один себе, и ещё один – презентовав чете Пресновых, когда Маша выходила замуж за Серёжу.

Серёжа был Машиным тренером по теннису (которым Маша занималась пять лет, совпавших с её учёбой на факультете романо-германской филологии), и Машин отец скептически оценивал как искренность Серёжиных чувств к единственной своей дочери, так и его финансовые перспективы. Он отнюдь не ждал, что через пять лет после свадьбы зятю удастся отстроить на этой лужайке двухэтажный дом по новому слову жилой архитектуры, ладный и светлый, в удобстве планировки и внешнем оформлении весьма превосходящий его собственный угловатый особняк. Сегодня у Серёжи современный спорткомплекс с теннисным кортом, грамотная реклама и репутация образцового семьянина, а у Маши – две Серёжиных дочери, круглосуточная няня, две помощницы по дому и стратегический запас социальной ответственности.

Завернув в посёлок, Зоя стала вспоминать, когда была здесь в последний раз. Года три назад. Чуть меньше. На Машином тридцатилетии. В марте. Был пир на весь мир. Зоя осталась ночевать и на следующий день, когда гости разъехались, они разговорились по душам. А до этого не виделись лет пять – с последнего приезда Лолиты.

Маша Кузнецова. Первый класс гимназии. В русую косу вплетена алая лента. Огромные серые глаза. Плечи расправлены, подбородок вверх. Стоит особняком. Смотрит настороженно. Никого не знает – она кончала другую начальную школу, чем большинство из этого класса. Шёлковая белая блузка плоско в том месте, где спустя десять лет обрисуется – на зависть однокурсницам – покатая мягкая плотность. Длинные ноги с сильно выступающими коленями в капроновых колготах телесного цвета. Чёрная юбка, идеально выутюженные складки. Рядом мама, то и дело приглаживает или заправляет за уши выбивающуюся из косы молодую поросль по краю лба и на висках. Яркая, нетрадиционно для той эпохи ухоженная женщина. Не слишком, как теперь стало понятно Зое, красивая. Но безупречно себя несущая. Простушки-училки перед ней робели. Мамаши оборачивались ей вслед. Лолита, в то время ещё Оля, тут как тут: новая девочка. «А как тебя зовут? А из какой школы ты к нам? А это твоя мама? А как её зовут?».