Раскаты вешних майских гроз,

И не было там крепче связки,

Чем мой родной Гипроводхоз.

Винт микрометренный крутился,

А вместе с ним земная ось,

А я, товарищи, женился,

Как все мужчины на авось.

Меня, совсем не Казанову,

Из царства сала и хохлов,

Жена упрятала в Молдову,

В еврейский город Кишинёв.

А там совсем другие лица,

Свободы мне не видеть век,

Голубка – это «5,porumbiza»

А Бодюл – мой родной генсек.

Как хорошо там пьются вина,

Кладут там трезвых на алтарь,

В крови моей гемоглобина,

Превысил «Негру де Пуркарь».

В болоте вязли мои бёдра,

Я буду помнить много лет,

Как я тащил в молдавских Кодрах

Свой старый мензульный планшет6 .

На нём вершины, реки, дали,

Костёр ночной в тайге зелёной,

Изгиб моих горизонталей,

И цвет родной «сиены жжёной».

Отсчёт обратный плыл в утиль,

Пришёл тот самый нужный год,

Что я приехал в Израиль,

В свой белокаменный Ашдод.

Там в босоножках и пижаме

На стройке что-то сторожил,

И там же душными ночами

Иврит неистово учил.

Есть бог на свете, дело в шляпе,

Имело место это быть,

Что начал я работать в «7»,MAPI

И геодезии служить.

…Но завтра пенсия и розы,

Бокал искристого вина,

Из-под очков блестели слёзы

В глазах у Гриши Шифрина.

Ведь был наш Марик работящий,

Рыдают дамы вместе с ним,

Полковник, скажем, настоящий,

В отделе был лишь он один.

Ну что, Кисленко, до запястья,

Тебе желаем только счастья,

Здоровья в теле, стойкость духа

И ни пера, Тебе, ни пуха!

Ну что, Кисленко, завтра пенсия,

Но ты ещё на полпути,

Здоровье, счастье и потенция

Пусть будут, Марик, впереди!

«Половина пути», упомянутая в завершении моей оды, являлась не такой уж и метафорой. После ухода на пенсию Марк прожил, в окружении заботливой жены Симы, дочери Ульяны, сына Павла и четырёх внуков, ещё двадцать вполне здоровых и дееспособных лет. Он ушёл на вечный покой на 87 году жизни.

Да будет пухом ему земля!

Глава 11. Изя Толмачёв

1939 года рождения, еврей, инженер-землеустроитель

Имя Изя имеет еврейские корни и является сокращённой формой от имени Исаак или Исраэль. У него -несколько значений, в том числе «смех», «радость» и «счастье». В своей сути это имя отражает яркую и жизнерадостную личность, которая обладает чувством юмора и умением видеть эйфорию и отраду в мелочах.

Эта, найденная в интернетовской паутине, информация об имени Изя, которая относится здесь к фамилии Толмачёв, полностью соответствовала личности этого хорошего человека. Познакомился я с ним, также как и с многими другими, описанными в этой книге, в национальном институте геодезии и картографии (Тель-Авив), в котором проработал почти четверть века.

Я не могу назвать Изю Толмачёва своим близким другом, скорее он был моим позитивным коллегой или жизнерадостным сослуживцем. Когда я пришёл на работу в институт, Изя уже пребывал там около двадцати лет. Он был представителем волны репатриации 70-годов, которую называли сионистской (еврейско-патриотической), а я – её образцом, наречённой словом «колбасной», 90-х годов. Взятое в кавычки означало, что миллион евреев из СССР вернулись на историческую родину не с патриотической мотивацией, а исключительно с целью поправить своё экономическое положение. Чтобы закончить историю приезда русских евреев в Израиль, следовало упомянуть и о «тыквенной» репатриации (2020-2022 г.). Здесь речь шла о некой девушке, прибывшей на ПМЖ (постоянное место жительства) на Святую землю из России, которая к своему неудовольствию не обнаружила не в Тель-Авиве, не в Иерусалиме и не в Хайфе тыквенное латте, которым её потчевали в американских кофейнях Starbucks.

Как бы там ни было, новые репатрианты 90-х годов относились к своим землякам, приехавшим в 70-е, с неким почитанием, как к людям, которые достойно прошли тяготы и лишения адаптации к новой жизни в еврейском отечестве. Именно таким и являлся мой уважительный контакт с Изей Толмачёвым. Сейчас вспоминаю свой первый рабочий день в институте в январе 1992 года. Я вошёл в отдел земельного кадастра: там рабочие места сотрудников были разделены на открытые отсеки, в которых размещались письменные столы с компьютерами и канцелярскими принадлежностями. Только один из них, напоминающий купе пассажирского поезда, был с трёх сторон загорожен самодельными картонными стенками. Когда я проходил мимо такой кустарной ячейки, одна из картонок приоткрылась, и из неё показался силуэт, средних лет, импозантного мужчины в старомодных дымчатых очках. Он исподлобья, мне даже показалось, как-то насмешливо взглянул на меня и спросил: