Но «непротивление злу насилием» в повседневной жизни теперь часто увязывают с элементарной боязливостью, а отказ от насильственного разрешения конфликтов в христианстве порой обуславливают трусостью Его Основателя.
При этом сами обличители порой имеют «достаточно бледный вид и розовые щёчки» лишь при необходимости публичного выступления, не говоря уже о публичном выражении собственного гнева. Например, как протеста против торговли церковной утварью в Храме Христа Спасителя…
И невдомёк чудакам, что публичных выступлений в Жизни Христа было предостаточно, и погром в Храме он устраивал, и был осуждён, и был распят, когда во избежание крестных мук всего-то нужно было отречься от сказанного. Мол, «никакой я не Царь Иудейский, к Отцу Небесному никакого отношения не имею, а то, что в Храме натворил, так это по болезни тела от скорбности ума. По сему же основанию, я его (Храм) и разрушить якобы обещал, а потом в три дня – видано ли дело? – новый сотворить». Всего делов-то…
Нет, уж Он-то знал, что перед приходом Царства Небесного будут большие катастрофы (Дан. 9:26 – 27; 12:1). А так как именно Он должен установить это Царство, то Он поневоле является предвестником бедствий. «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мтф, 10:34). «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк, 12:49).
На каком-то рубеже Иисус отошёл от образа кроткого пророка, каковым был во времена Нагорной проповеди. Требовательный и жёсткий, Он уже не выносил противоречий и часто становился своенравным и суровым (Мтф, 17:17; Мрк, 3:5; 9:19; Лк, 9:41). Его ученики иногда не понимали Его и испытывали перед Ним робость и даже страх (Мрк, 4:40; 5:15; 9:32; 10:32). А эти чудаки нам тут про трусость что-то «поют такими злыми голосами»…
Для людей адекватных, не гоняющих за дешёвыми сенсациями и спекуляциями, никакой трусости в Иисусе нет. Мудрость есть, а трусости нет. И в основе всех этих «обращений второй щеки», «одалживаний верхней одежды» и «хождений на два поприща», помимо общей установки «не противься злому», может лежать, в том числе элементарная психологическая уловка – подняться над ситуацией, вырваться из складывающейся психологической западни. Когда Вас в тёмной подворотне зажимает перекачанный амбал с предложением поделиться деньгами, предложение проследовать с Вами в дом, так как в карманах у Вас мало наличности или ответное предложение поделиться деньгами, так как у Вас сейчас тоже «кассовый разрыв» – явления одного порядка. С таким же успехом можно обосновать своё нежелание делиться деньгами тем обстоятельством, что обидчик отказывается выдать Вам расписку на изъятую сумму, посему Вы не хотите уплачивать налог с неё – вы же ею не воспользовались «в целях налогообложения». Мало того, что Вы поднимаетесь над ситуацией, Вы и обидчика низвергаете в сонм сомнений – неадекватность всегда пугает.
Некогда автор услышал, пожалуй, самое нелепое объяснение канонического «ударили по правой щеке – подставь левую», но оно стоит внимания в данном контексте. Дело в том, что на Ближнем Востоке древности существовал обычай наказывать рабов ударом по правой щеке, как и в каноне. Это было высшей степенью неуважения, равносильно современной пощёчине: толкового удара всё равно не нанести, ведь удар, по сути, производится левой рукой. Подставляя другую щёку, человек будто бы давал обидчику шанс одуматься, мол, я – не раб, и если уж ты имел слабость ударить меня по правой щеке, пытаясь обозначить во мне раба, будь готов к тому, что я подставлю тебе и другую щёку, ибо я – не раб. Если же обидчик бил и по левой щеке, читай, правой, полновесной рукой, это воспринималось уже как полноценная обида, и дальше могла последовать настоящая потасовка. Бред, конечно: люди на Востоке настолько горячи темпераментом, что не то, что удара по щеке, недоброго взгляда не снесут…