– Hola, Pushkin! – этот резкий голос Мигелю и в школе не нравился. Но в «Тортони» на Авенида де Майо в атмосфере, где шум улицы смешивался с ароматным запахом колумбийского кофе, высокие нотки Хавьера уже не казались такими раздражающими. «Пушкиным» его звали в русской общине. Мигель выделялся из всех детей эмигрантов смуглой кожей и кучерявыми волосами. На Александра Сергеевича он, конечно, вовсе не был похож. Но от смешения кровей типаж его вполне походил на профиль великого поэта.

– Я тебе сто раз рассказывал, что хоть предки мои из Африки приехали, – Мигель сегодня был в добродушном настроении, – но к Пушкину отношения не имеют!

– Знаю, знаю, а твоя маман – дочь индейского вождя! Покахонтас! – по иронии судьбы мать Хавьера тоже была русской, поэтому в поэтах-классиках русской литературы он разбирался, но индейскими легендами разных стран жонглировал без всякой оглядки.

Родители Мигеля перебрались в Буэнос-Айрес по приглашению дальних отцовских родственников. В Аргентине русских было гораздо больше, чем в Кейптауне и перспективы жизни понятнее. Да и жить в Африке становилось уже невмоготу по разным причинам. Мать Мигеля была из рода буров – отец, голландский фермер, когда—то женился на местной чёрной красотке. Именно от бабушки и передалась смуглая кожа русскому внуку, хоть он и не видел её никогда.

Видимо, это была какое—то семейное проклятье или знак особого счастья – все мужчины в семье женились на туземках, где бы они ни жили. Мигель всё чаще задумывался над семейной историей. Наверное, это странно жить жизнью одного народа внутри другого. Но он не знал другого образа жизни, а потому ему казались вполне естественным все отношения внутри общины, и рассказы деда, и безудержная аргентинская среда, и атмосфера, ставшая родной.

В крови Мигеля смешались страны и народы. Казалось, что битвы за землю и независимость, сражения за белую кость и русского Царя отражались в его взрывном и одновременно мягком нраве. Он разговаривал и думал на разных языках. В семье мешали русские слова с африкаанс и испанским. В воскресной школе говорили на русском, молитвы учили на церковнославянском, а на улице с одноклассниками он выучился «аргентинскому уличному» и позволял себе употреблять «карахо»10 через слово. Деду Петру это не нравилось. «Юджин, парня приструни!» – укорял он отца и тот показывал Мигелю кулак с улыбкой на лице.

– Короче, я всё узнал, – заговорщицки сказал Хавьер и, не смущаясь, отхлебнул кофе из чашки Мигеля. – Сначала надо добраться до Барилоче.

– Куда? – не понял Мигель.

– Сан-Карлос-де-Барилоче, индейцы в нём кишмя кишат, но тебе же не впервой с ними общаться! Так, дыра, небольшой городок у самых Анд, там соблазним пару красоток, они и отвезут нас на место! Нравится план?

– Неплохо! За две недели успеем?

– Успеем? Ты еще спрашиваешь? Мы отправляемся в логово страшного змея! И если дружище Науэлито не сожрёт нас раньше, чем ты прочитаешь «Отче наш», тогда точно успеем!

Эту экспедицию они придумали почти полтора года назад, когда в бульварных газетах снова заговорили о таинственном чудовище на озере Науэль-Уапи11. Говорят, что этой байкой зазывали народ в Северную Патагонию ещё в прошлом веке. Но кто ж туда поедет, в такую даль? Это вам не солнечный Байрес12. Это суровый край, с погодой там не очень.

А кроме того там живут арауканы13. Им любой закон никогда не был писан. По—хорошему они никогда не подчинялись официальным властям. Страна арауканов была настоящая терра инкогнито. Кто там как живёт, в каких категориях индейцы оценивают жизнь, не знал никто. Ходили слухи, что президент Перон сумел договориться с вождями, и даже открыл на их землях секретный центр