Павлова не могла открыть глаза в своем собственном сне. Веки были тяжелые, а голова еще тяжелее, если она вообще была. Хотя что-то ведь должно было быть тяжелым, раз ощущалось. И под эти мысли она почувствовала свой затылок, прислоненный к какой-то холодной стене, потом спину и попу, отдающую последнее тепло шершавому полу.

Маша открыла глаза и встала.

«Какое жуткое место. Тут ничего не видно, и лишь ощущения тела дают представления, что что-то все же есть. Благо, я не бестелесный дух в кромешной тьме. У меня есть тело и хоть какие-то опоры. Хорошо, что это только сон и однажды я проснусь, – думала Маша, потирая глаза, будто это могло включить свет в помещении. – А это вообще помещение? Надо было лучше изучать тему сновидений. Что там говорил Владислав Лебедко на курсе по "Архитипическим технологиям"? Наши сны – это наши личные миниатюрные мифы и миры, созданные… Чем же созданные? А, ну да, душой. Психология же прекрасная наука, которая изучает то, что не измерить и не потрогать, но в существовании чего странно сомневаться. Мы же не есть только наше тело или сознание. Творилось бы тогда тут со мной такое бессознательное. Так что там? Сны – это мифы о возвращении души в мир или преображении. Или и то, и то? Только здесь-то что? Пустота, наполненная лишь моими ощущениями. С чем здесь взаимодействовать и принимать как знак? Я умею ходить и поэтому иду», – вспомнила Павлова слова дурацкой песни группы «Танцы минус». Она ранее так забавлялась этой строчке, а теперь та не казалось ей смешной и давала подсказку «что делать?».

Маша пошла на ощупь, чувствуя изменение плотности воздуха, который взаимодействовал с ее телом. Он становился и гуще, и туманнее. Он менял цвет все светлея и светлея, пока Павлова не вышла к большому зеленому парку со стриженными кустами-изгородями вдоль дорожек, навевавший воспоминания об орнаментах в саду замка в Вилландри во Франции. Однако поразил ее не этот ассоциативный ряд, возникший в ее голове и породивший картинку во сне. Ну где она и где Франция? Дорожки этого сада были цветными: красный мелкий гравий, черный, серый и желтый. И их переплетение не поддавалось никакой логике. Но название сада еще больше обескураживало. Над входом было написано кованными прописными буквами с вензелями «Сад тропы». Только тут их было как минимум четыре, переплетающиеся между собой.

От удивления Маша резко проснулась, вот только опять не спешила открыть глаза, проваливаясь в болевые ощущения.

«Что же я снова сплю на животе?!».

Маша рассматривала себя в зеркало. Она отлично выглядела для тридцати восьми лет. Мало морщин. Ещё упругая грудь в виду ее незначительности. Очерченная талия, хоть и легкая полнота. Сорок шестой размер – это, конечно, не сорок второй, как пять лет назад до родов. И все же выглядела она хорошо.

Впрочем ещё чуть-чуть и Маша перестанет себе нравится блондинкой. От цвета волос начинало веять холодом, а не обаянием. Или дело было не в цвете волос?

Хотя в нем. Ей все меньше нравились мужчины, которые оказывали ей знаки внимания как белокурой красавице. До этого она была в другой цветовой гамме и мужчины, кажется, тоже были другими. Или это возраст?

У блондинок были свои преимущества. При необходимости можно было смущенно пожать плечиками бросая в скромной улыбке фразу: «ну я же блондинка», мол что с меня взять. Хотя, так же смело можно было использовать это как навык, без необходимости выжигать цвет из собственных волос, делая перефразирование: «я хоть и не блондинка, но по складу характера очень даже она, поэтому…» и добавлять любую просьбу, провоцируя мужчину проявить свои лучше качества. А уж если их в нем нет, то и цвет волос девушки в этом не повинен.