– Нет, – мнется Михайловна, что уж совсем на нее не похоже. – Короче, тут такое дело… Тебя из Боткинской больницы искали, – она вскидывает на меня больные глаза. – Тебя не было, и телефон я взяла. Ты только не нервничай, но Литвина сбила машина. Одна пьянь за рулем.

Сердце ухнуло и покатилось куда-то вниз…

– У него переломы. Он как раз из Детского мира выходил, покупал куклу своей Алене. Состояние средней тяжести, но… – Михайловна жалобно морщится, – я с Кирилловым только что пообщалась. Хороший мальчишка, опять же обследование перед анестезией, но дело обстоит следующим образом: оперировать его надо завтра, иначе парень сорвется, он и так уже нервничает. И с ним, кстати, какая-то девушка беленькая сидит.

Странное ощущение: ты слышишь фразы, видишь лицо говорящего, но смысл слов до тебя не доходит.

«Сашка…» Машинально хлопаю себя по карманам, чтобы найти телефон и набрать ей, но останавливаюсь на полпути. И дело даже не в том, что мы с ней разошлись, а в том, что в такие минуты ты выбираешь главное.

– Где Вероника?

– Дома, с Аленой.

– Карина?

– Естественно, в Боткинской, – Михайловна снова морщится. – Слушай, я тебя не об этом спрашиваю, я говорю, кто Кириллова оперировать будет? Я как раз к заведующему собиралась с этим вопросом, а тут ты подвернулся.

– Погоди.

Я даже не заметил, как перешел с Михайловной на «ты», но «свой парень» даже не возражает. Впрочем, это не то, что сейчас заставляет меня дышать, думать и двигаться, потому что решение вызрело еще пару минут назад, когда я подумал о Саше. Отбросив, откинув, раздавив в самом зародыше мысли о своем лучшем друге, который сейчас в больнице и который – я знаю – на моем месте поступил бы точно так же, хватаю телефон и набираю главному.

– Здравствуйте, я могу зайти? Это срочно, – без предисловий начинаю я.

– Сечин, ты совсем чокнулся? – со странной смесью восхищения и ужаса на лице спрашивает Михайловна, видимо, сообразив, что у меня на уме. – Опомнись, ты же не детский врач!

– Ну, заходи, – говорит в трубке главный, удивленным моим тоном.

– Спасибо, уже иду.

Кладу телефон и поворачиваюсь к женщине:

– Я исследование по Кириллову проводил, понимаешь? Другой хирург не успеет быстро в курс дела войти. Все, готовь бригаду на завтра.

Пока «свой парень» изумленно моргает и таращится на меня, выгребаю из стола пачку распечаток, быстрым шагом выхожу из ординаторской. Не дожидаясь лифта, поднимаюсь по лестнице вверх, и вот я у его кабинета. Стучу в дверь на глазах у удивленной секретарши, мимо которой я проскочил, даже не поздоровавшись.

– Арсен Павлович! – разгневанно напоминает она.

– Заходи, – отзывается главный. – Садись. Что за срочность, как на пожаре?

Далее следуют мои пояснения плюс краткий экскурс в историю Данилы Кириллова – и священный, праведный гнев главного.

– Какого хрена ты в это влез, у нас что, специалистов помимо тебя нет? – разъяренно рычит он, стягивая с носа очки и с размаху бросая их в кипу бумаг, которая от этого веера рассыпается на столе. – Вылететь из «Бакулевского» захотел? Ладно, я тебе это устрою! Я…

– Я из детдома.

– Что? – на полуслове осекается главный. – Не понял. – Он ошарашенно глядит на меня и моргает большими, внезапно ставшими беззащитными глазами.

– Я из детдома, – повторяю я. – Меня усыновили. У Сечиных был сын, его звали Арсений, он умер в возрасте четырех лет. Отец не сумел его спасти. И Сечины взяли меня, потому что внешне я был похож на него. Теперь понимаете, почему я в это влез?

– Та-ак, – глубокомысленно тянет главный и трет нижнюю часть лица собранной в горсть ладонью. Прищуривается: – Подробности будут?