– Саш, – заглядываю ей в глаза, – что случилось?

– Прости.

– За что? – пробую снова поцеловать ее, но она отстраняется и даже упирается мне ладонями в грудь:

– Нет.

– Почему? – одновременно растерявшись и разозлившись, чуть ли не встряхиваю ее, и злость все-таки выходит наружу. – Почему? Потому что я не такой? Потому что ты не такая? Что ты вообще хочешь от меня, объясни?

– Понимаешь, у нас уже не получится по твоей схеме… Да, я, наверное, такая, но по твоей схеме у нас уже не пройдет. Слишком много чувств для этого, понимаешь? – Она заводит назад кисти рук и пытается разжать мои пальцы, которыми я обхватил ее за талию.

– И что же тебя в этом пугает? – Теперь я блуждаю глазами по её лицу, цепляю ее зрачки и не собираюсь их отпускать, хотя чувствую, как ее ногти начинают понемногу впиваться мне в руки. В голову абсолютно некстати сваливается мысль о том, что у меня последнее время что-то не ладится с женщинами. То я не могу, то могу, но не с той, то та, с кем я могу, не хочет и даже успела дважды сказать мне: «Нет». А теперь, кажется, отказывает мне в третий раз, и что-то подсказывает мне, что этот третий раз станет последним.

– Почему? – еще пытаюсь настаивать я.

– С тобой сложно, – вздыхает Саша. – И я больше не хочу выбирать мужчину сердцем.

«Господи, глупость какая-то…»

– Когда ты уйдешь, мне будет больно, я знаю. А я этого не хочу, – продолжает она.

«Вот так, – думаю я. – Не дав мне ни шанса, она сама ставит точку. Неужели я с ней обманулся?» – смотрю на нее, а она прячет глаза.

– Я правильно понимаю, что это твое «нет» окончательное?

Знаете, что сейчас самое интересное? А самое интересное заключается в том, что я был готов за нее бороться, причем с самым страшным своим врагом – с собой. Почти был готов задвинуть на задворки своей души все свои опасения, страхи, недоверие и обиды, которые взрослому мужчине вроде как не пристало помнить, но ты все-равно помнишь о них, и предложить ей отношения, которых она добивалась. Всего один миллиметр отделял меня от того, чтобы исповедаться ей во всех грехах и обманах, но она даже не попыталась меня услышать. Хотя бы просто попробовать.

– Понятно, – говорю я, чтобы хоть что-то сказать. – Ладно, хозяин – барин.

Отхожу от нее и сажусь на диван. В голову приходит, что у нас с ней какой-то театр теней, и теперь для красоты сцены мне не хватает только положить ногу на ногу и манерно закурить, а ей – надеть на голову черный кружевной платок, как у главной героини «Юнона и Авось» в постановке Марка Захарова и пообещать мне помнить меня до гроба. Усмехнувшись, тру переносицу. Нет, реально, мой мир рассыпается к черту, а я думаю неизвестно о чем и даже нахожу в этом повод для юмора.

– Не надо влюблять в себя, если ты не готов влюбляться сам, – грустно, с легкой назидательностью произносит Сашка.

– Это из Франсуазы Саган, да? – все-таки не выдержал я. – Если оттуда, то да, сказано невероятно красиво.

– Не помню, кажется, да. – Кажется, больше всего она удивлена тем, что я вообще читал это.

– А я разве пытался тебя влюбить? – заканчиваю я наш трогательный домашний спектакль.

– А что ты, по-твоему, делаешь? – догоняет меня ее печальный вопрос, чем ставит меня в тупик, потому что раньше я над этим никогда не задумывался. «А ведь действительно, – приходит мне в голову, – что я пытался с ней сделать? Привязать, приручить, окрутить, переспать и перетянуть на свою сторону? Заставить любить, как я хотел?»

– Так нельзя, понимаешь? – шепчет она, и этот тихий голос звучит гораздо громче, чем стук двери, которым отгораживались от меня Лера, и уж куда более выразительней, чем те слова, которыми прощалась со мной еле-еле ушедшая от меня Юлия. – Да, я хотела тебя предупредить, – несколько нелогично продолжает эстонка, – завтра я не приеду. У Дани операция назначена, и я хочу провести с ним весь завтрашний день.