Знаменательным аккордом в моей останкинской саге выступил скоростной лифт, до предела забитый бабушками, которые возбуждённо переговаривались и тискали в сухоньких пальцах бутылочки с водой и пакетики с бутербродами и «Корвалолом». Бабушки (это как мне снисходительно пояснила Марго) являли собой «самую активную часть массовки современных публицистических передач» и теперь дружной стайкой отправлялись на запись ток-шоу «Пусть говорят, что хотят».

Бабушки в итоге выкатились из лифта на пятом этаже. Я доехал с Марго до шестого и оказался в комнате с чарующей надписью «Гримуборная», где меня, как меня только что просветила Марго, собирались загримировать.

– Это что, обязательно? – решив, что это какой-то новый прикол, спрашиваю у Марго я.

– Обязательно, обязательно, Арсен, а то блестеть перед камерой будете, – жизнерадостно вмешивается в наш с Марго дискурс парень лет двадцати пяти, который десять секунд назад представился мне, как «Алик, стилист». Поскольку у Алика романтичный взгляд голубых глаз, татуаж бровей, а на макушке – вообще пучок, то я начинаю подозревать, что Алик – не из моего лагеря. И хотя я далеко не гомофоб, а моя профессия врача вообще лежит в той запредельной области, где ориентация пациента интересует тебя в самую последнюю очередь, согласитесь, у всего есть предел. И мне жутко не нравится, когда на меня ласково смотрит взрослый мужик с пучком на голове.

– Лучше Арсен Павлович, – отбриваю Алика я, и Алик перестаёт улыбаться.

– Ладно, – Марго, к тому времени успевшая снять пуховик и забросить его на вешалку, усмехается и подкатывает ко мне кресло на роликах. – Вот, прошу, Арсен… Палыч, – с иронией предлагает она.

Поймав взглядом её большие и нагловатые глаза (кстати, они у неё оказались действительно ярко-синими), я облокачиваюсь на спинку кресла и переплетаю пальцы. Молча смотрю на неё. Так проходит секунды две-три, и в комнате разливается ни с чем не сравнимая тишина, прерываемая лишь дыханием Алика.

– Что-то не так? – на четвёртой секунде начинает юлить Марго.

Поднял брови, вздохнул, отлепился от кресла и направился к вешалке. На ходу расстёгивая дублёнку, попутно рассматриваю комнату, в которую Марго заманила меня.

Самое забавное заключается в том, что, представляя себе «Останкино», я ни разу не задумывался над тем, что здесь в принципе должны быть подобные помещения. Как это всё выглядит? Ну, представьте себе длинную узкую комнату с офисным ламинатом, бледно-серыми стенами, с грязно-белым фальшь-потолком, в прорезях которого кто-то остроумный догадался закрепить канцелярские скрепки, и теперь с них на алых ленточках свисают вниз красные и чёрные ёлочные шарики. У стены, где стоит вешалка, рядом с которой стою я – строй малобюджетных стеклянных шкафов типа «ИКЕА», секция «Всё для ванной». На полках – коробки, контейнеры, какие-то пузырьки, плетёные корзинки и красные и черные махровые полотенца, сложенные в четверть. Шкафы перемежают огромные глянцевые плакаты с портретами полуголых девиц продукции «L’Oreal». К противоположной от входа стене прикреплён длинный и узкий стол толстого серого пластика, к которому придвинуты три красных кресла на роликах. Над столом висит длинное узкое зеркало с подсветкой такой мощности, какой у меня даже в операционной нет. Остаётся добавить, что в комнате висит характерный сладковатый химический запах, отчего помещение окончательно напоминает мне салон парикмахерской, расположенный в доме, напротив которого я живу и куда я регулярно стричься хожу.

Вдоволь налюбовавшись на комнату, неохотно стягиваю дублёнку и принимаюсь развешивать её на пластиковых «плечиках», игнорируя взгляды Марго, которыми та упорно сверлит мою спину. Медленно, уже совсем нехотя, разматываю с шеи шарф, пристраиваю его на рожки вешалки и разворачиваюсь к Алику.