Думая обо всем этом и невольно вспоминая лихие девяностые годы, когда человеческая жизнь стоила меньше копейки, Кудлач аккуратно возложил шмат буженины на кусок хлеба, сбоку положил располосованный надвое огурец с краснобоким помидором и только после столь приятной затравки скрутил с водочной бутылки винтовую пробочку и наполнил фужер.
В голову ударил хмель, и теперь он мог спокойно и обстоятельно помозговать над тем, чем конкретно это «воскрешение» из мертвых грозит ему, воронцовскому смотрящему, если, конечно, Мазин правильно срисовал Хозяина. И еще раз подумал о том, что не верить Ивану у него нет оснований. К тому же ходил слушок, будто городской рынок вновь пытаются прибрать к рукам все те же продавцы сухофруктов и бананов, через которых в основном и шла наркота. И будто бы кто-то даже видел в городе Жомбу. Слухам этим он не придавал значения, а вот поди же ты – видать, битому неймется.
И выходит, что тот взрыв «Мерседеса», всколыхнувший весь город…
В общем-то, старый, давно опробованный способ, когда надо сбить кого-нибудь со следа. И он сделал свое дело, хотя Жомба и потерял на этой авантюре новенький «Мерс», но не сделай он этого пируэта… За месячишко до того, как Жомба инсценировал свою собственную гибель, подсунув вместо себя какого-то бедолагу, он перехватил двух золотонош с грузом, на который уже наложила лапу московская братва, и вконец озверевшие москвичи приговорили его к вышке, без права апелляций и кассационных жалоб. Ждали только подходящего момента. И его убрали бы, не соскочи он в последний момент с тормозной площадки разогнавшегося поезда. И вот теперь, выходит…
Крути не крути, а вывод напрашивался один. Отсидевшись в укромном месте, Жомба принял решение восстановить утерянные им позиции в городе. Рассудил так, что ему теперь нечего опасаться московской братвы – кто зону топчет, а кое-кто и бушлат деревянный давно примерил. Да и сам он, видать, «мясом» оброс. Если верить Ивану, вокруг этого козла не менее полдюжины пристяжных крутится. И это только те, кто высветился прошедшей ночью.
Кудлач налил себе еще водки, выпил, захрустел ядреным огурцом и продолжил размышлять. Вся эта кодла, которую притащил с собой Жомба, наводила на мысль о том, что он работает на какую-то крупную группировку. Тогда становился понятным тот беспредел, с которым он пытается заявить о себе на золотой фабрике.
Об этом даже думать не хотелось, но если это действительно так, тогда не избежать большой крови. А именно этого более всего и не желал Кудлач. Война за черное золото – это не только кровь, это также обострение оперативной обстановки как на самом заводе, так и в городе, это возможная смена спецбатальона охраны и, как итог, срывы поставок золота по всем цепочкам. А это, в свою очередь, деньги и еще раз деньги, которые ждет общак.
– Ох же мать твою в нары! – выругался Кудлач и, чувствуя, как его начинает лихорадить, что с ним случалось в моменты бешеного озлобления, он прихватил со стола бутылку со стаканом и вышел на резное крыльцо, с высоты которого, словно на картине, виден был прилегающий к дому яблоневый сад. Им он, зэк со стажем, никогда не мог налюбоваться. А ведь все это и потерять можно – и дом, и этот необыкновенный сад, который он любил непонятной любовью заматеревшего пустынного волка. От одной только мысли об этом окончательно испортилось настроение, и он уже ненавидел Жомбу той лютой ненавистью, что застит глаза и превращает человека в остервеневшего зверя.