– Может кто-то хотел о чем-то спросить? – чуть обиженно проговорил Астарот.

– Тссс! – вмешался Боржич. – У нас ночь историй, а не ночь вопросов!

– Я в детстве ходила на бальные танцы, – начала свой рассказ Наташа. Астарот шумно и разочарованно вздохнул. – Я очень любила танцевать, но была очень высокой, поэтому у меня все время не находилось партнеров. Я даже готова была танцевать партию мальчика, только бы продолжать. Потом у нас сменился препод. И она сказала моим родителям, чтобы они сами нашли мне партнера, иначе я не смогу заниматься. В общем, меня выгнали, потому что я высокая. Но я не послушалась и все равно пришла на занятия. Преподша хотела меня прогнать, а я заплакала и говорю: «Ну пожалуйста-пожалуйста, можно я здесь посижу? Вдруг придет какой-нибудь высокий мальчик…» И тут заходит семья. Родители и сын. И мальчик такой, как мне нужно! Даже выше меня, представляете? И мы с ним так танцевали, что никто не мог оторвать от нас глаз.

– А потом куда он делся? – спросила одна из девушек, кажется, Люся.

– А потом я проснулась, – вздохнула Наташа. – И поняла, что никакого высокого мальчика не было. И что меня выгнали из студии.

Наташа замолчала.

– И что было дальше? – потормошила ее за локоть Люся. Да, это точно была Люся, когда она лицо ближе к свече подвинула, я в этом убедился.

– Я не пошла в студию, – сказала Наташа. – Потому что я же знаю, что никакого партнера мне там не нашлось бы. И с тех пор не люблю бальные танцы.

– А если бы там был тот мальчик? – сказала еще одна девушка. – Такой высокий, что все другие девочки смотрятся рядом с ним карлицами. А ты не пошла. Получается, сердце ему разбила.

– Да и наплевать, – едва заметно уголками губ улыбнулась Наташа и в этот момент стала еще больше напоминать самку богомола.

В этот момент к свечке потянулось сразу две руки, а сидящий рядом Бельфегор заерзал и ткнул меня в бок.

– Что? – шепотом спросил я.

– Расскажи им про Лену, – в самое ухо прошептал он. – Вот все обалдеют тогда!

Проблема тихой вечеринки в том, что шепотом на ухо сказать не получится, все равно все услышат. Я даже возразить ничего не успел, как мне сунули в руки свечку. Расплавленный парафин тут же обжег пальцы, пламя задергалось.

Про Лену, значит.

Ладно, пусть будет про Лену.

– Просыпаюсь я как-то с жутчайшего бодуна, – начал я, бросив на Бельфегора ехидный взгляд. Наверняка он не эту историю имел в виду. – Настолько жуткого, что я даже имя свое не сразу вспомнил, не говоря уже о том, что вообще было прошлой ночью. И в рамках, так сказать, возвращения памяти, обшариваю свои карманы. Ну, мало ли, найдется какая-нибудь подсказка, которая тьму моей амнезии рассеет. Имя по паспорту вспомнил, по ключам – домашний адрес. И там еще записка была, которую я хрен знает когда написал. Признание в любви какой-то Лене. Почерк мой, а вот кому писал – не помню, хоть тресни. И имя такое… знаете… Лена. У меня знакомых Лен – штук восемь. Или даже больше. У всех ведь так, правда?

Народ тихонько захихикал.

– Первой мыслью было – просто выкинуть эту бумажку, – продолжил я. – Подумаешь, что-то там себе нафантазировал по пьяной лавочке. Но как назло я в этот день рассказал про эту записку одному хорошему знакомому. Большому философу и знатоку человеческих душ. А он взял меня за грудки, в глаза заглянул и говорит: «Ты что, с ума сошел, такими знаками разбрасываться? А вдруг это твоя судьба?!» Короче, разговор был долгий, половину я не понял, но резюмировал он так: «Если у тебя провал в памяти, значит в этот момент твоим телом управляло твое подсознание, самое, что ни на есть нутро души. Где живут наши настоящие желания». И раз это подсознание любит эту самую Лену, значит я просто обязан выяснить, которую. Загрузил, короче. Потому что хрен вот так просто это выяснишь, записку-то я не отправил. То есть, спросить словами через рот – не вариант. Откуда мои знакомые Лены могут знать, что там мое выпущенное на прогулку подсознание себе навыдумывало? В общем, я решил, что нужно с каждой встретиться. И если этому моему подсознанию так важна эта конкретная Лена, оно найдет какой-нибудь способ подать мне знак.