– Вот и надевай джинсы и футболку, – сказал я. – Сейчас какую-нибудь рубашку тебе еще из своих выберу.

– Что еще за требования? – возмутилась сеструха.

– Ты оделась как гопница, – я подмигнул. – А идешь на тусовку неформалов. Чуешь, к чему я клоню? Так что давай, меняй прикид, а я пока посуду помою и записку родителям оставлю, что это я тебя забрал. Чтобы не потеряли.

Я стоял, подпирая стену, и смотрел, как народ рассаживается прямо на полу. От ощущения дежавю меня спасало только то, что сейчас я в лицо знал практически каждого из зрителей. Каждому ведь я сам билеты продавал. А компашку художников Шутихина я помнил с прошлого раза.

Кроме того, в этот раз мы приехали заранее, я, Лариска и музыканты. Сеструха всю дорогу была притихшей, иногда сжимала мою руку от переизбытка чувств. И когда мы приехали в «нехорошую квартиру», чтобы забрать оттуда «Папоротник» и отвезти их в студию, и когда все они и Шутихин с его лысым-бородатым приятелем, сидели на кухне, курили и вели высокодуховные разговоры, обсуждая поэму Венички Ерофеева «Москва-Петушки». Я поглядывал на Ларису, которая молча сидела в углу дивана, вцепившись в подлокотник. Она с круглыми глазами ловила каждое слово из художественного кружева, которое плела в своем разговоре творческая интеллигенция. От меня все эти рассуждения про бухло, ангелов и путь к богу через пьянку были с одной стороны бесконечно далеки, с другой – слушать их мне нравилось. С таким огнем все говорили. С такой экспрессией. Философия, скрытые смыслы, вот это все. Сам я сегодня в разговоры высоким штилем не лез. По-быстрому решил организационные моменты, узнал, что Шутихин снова намерен устроить афтепати для своих после концерта, и что Сэнсэй уже об этом в курсе. И что ночью, в частности, будет обсуждаться вопрос о дополнительных концертах «Папоротника». Ну, раз уж случилось, что ребята здесь будут еще несколько дней, как-то глупо упускать такую возможность. Тут я, ясен пень, навострил уши. Потому как в разговоре промелькнула еще какая-то концертная площадка, про которую я раньше не слышал. А значит это еще один потенциальный пункт в мою записную книжку.

– Вова, – шепотом сказала мне на ухо Лариса. – Мне кажется, что я сплю…

– Это тебя разговоры творческой интеллигенции усыпили? – усмехнулся я.

– Ой, да ну тебя… – фыркнула Лариса. – Просто тут все… по-другому. Такие люди интересные, такие темы…

– Ты главное не проникайся этой высокой философией, – я подмигнул. – А то потом запаришься от хронического алкоголизма лечиться.

– Паааапрашу! – встрял в наш занимательный диалог сидящий рядом со мной Шутихин-старший. – Не следует путать приземленный алкоголизм с высокодуховным возлиянием, как инструментом познания самого себя!

– Вот видишь, я же говорил, – я толкнул Ларису локтем в бок. – Ты как вообще? Не скучно тебе?

– Кажется, что мне никто не поверит, что я сидела с Сэнсэем на одном диване.

– Ага, то есть то, что ты с ним в троллейбусе ехала на задней площадке, а до этого еще бегала на кухню, чтобы для него чайник поставить, никого не удивит, – я засмеялся.

– Ну Вооова! – Лариса спрятала лицо в ладони.

«Ну вот ее уже, кажется, и не парит та фигня с мудаком-соседом, – подумал я. – Это хорошо. Ей в школе, конечно, припомнят, но под ворохом новых впечатлений это будет не так болезненно». Переодетая в джинсы и мою клетчатую рубашку сестра визуально отлично вписывалась в эту компанию, даже не скажешь, что час назад она была одета в короткую юбку с олимпийкой, а в волосы были вплетены шнурки от ботинок.

– Это такие странные взрослые, – снова прошептала мне на ухо Лариса. – Я таких раньше не видела.