Не можешь идти, ползи – ну, видно же впереди уже свет.

Утром только так красиво все разложила по полочкам, а сейчас – опять все покатилось!

Нет! Я сказала: Нет!!!

Дальше дневника эта эмоция не растечется.

Не важно, где ты, с кем ты!

Важно, где я, с кем я! По большому счету я прекрасно понимаю Яна. И напрасно ревную. В самом деле, ему сейчас не женщины нужны. Нет. Особенно в праздники. Ни женщины, ни дурацкие семейные пары в чинных застольях не восполнят ему того, что он утратил с уходом из органов.

Мне это вдвойне печально, потому, что, сдержи он слово чести, данное мне, он еще лет 20 был бы в обойме. Как минимум в 50 уже был бы генералом. Я это ЗНАЮ, я это ВИДЕЛА. Но он оказался не столь дальновидным, он решил, что если останется с Галиной, то сможет сохранить все те моральные, социальные и материальные блага, которые пришли к нему вместе с любовью моей. Он и сейчас (да теперь уже никогда) не согласится с тем, что с того момента, как я вошла в его жизнь, и он был искренен в своих чувствах и намерениях ко мне, его жизнь круто пошла вверх.

И все как отрезало, когда он начал сначала уклончиво, а потом прямым текстом говорить, что о семейной нашей жизни не может быть и речи.

Законы метафизики неумолимы и неизменны независимо от того, верим мы в них или нет, понимаем мы их или нет. Это точно так же, как, например, я в математике абсолютный ноль, но это вовсе не говорит о том, что математика как наука абсурд. Все очень четко прослеживается и совпадает. Но ему этого не понять. Пока осталась только материальная обеспеченность, но и это не долговечно.

Мне бесконечно жаль того полковника Осенева, который не сделал рывок, зациклился на деталях, увяз, а ведь мог иметь гораздо больше.

Все. 23 марта он вынес окончательный вердикт себе, послав меня в самой грубой форме. Я в очередной (!) раз забилась в истерике, умоляя его не бросать меня.

Почему?

Потому что знаю: или мы будем вместе, или нас не будет вообще. Он этого не понимает, а я это ЗНАЮ, я это ВИДЕЛА. Не знаю, откуда и почему, но я это просто ЗНАЮ. Для простоты понимания окружающих я говорю, что это ЛЮБОВЬ.

Хотя, он, пожалуй, тоже это ЗНАЕТ, иначе почему бы он не рвал со мной окончательно? Нет, он не ЗНАЕТ, он просто инстинктивно чувствует, но не осознает.

Ну, и х…!

Я не могу его ни презирать, ни ненавидеть! У меня сейчас словно ломка у наркоши. Периодами как скрутит – так и хочется автомат в руки и косить всех сплошным огнем. Потом приходит какая-нибудь спасительная мысль, – и наступает прозрение. Выдержу, – значит, избавлюсь от этой зависимости. По большому счету мне его жалко. Ведь наказание неизбежно, и оно исходит не от меня, а потому я не в силах его предотвратить. Единственное спасение его – остаться со мной, т.е. сдержать слово офицера, данное мне дважды. Ведь по сути он вдвойне смалодушничал: в первый раз, когда дал слово и не сдержал, и второй раз, когда стал утверждать, что никогда этого не было, что он не мог такого говорить, что это я сама придумала.

Расчет его был примитивен: нас было только двое, никто больше не слышал, а меня можно бортануть: не говорил, и все, не докажешь!

Но он не учитывает главного: с нами был Бог, Силы Небесные, и верит он в это или нет, сверху четко контролируют все наши действия, слова, поступки.

Вот почему я всегда возмущаюсь, когда он с ужасом озирается вокруг: вдруг кто-нибудь увидит и донесет Галине.

Главное не то, что Галина узнает, главное – что сверху смотрят и видят. Когда он был искренен в своих намерениях довести детей до совершеннолетия и расстаться с ней и узаконить отношения со мной, это было честно и благородно, а потому свыше вознаграждалось и улучшением здоровья, и продвижением по службе и повышением должности и зарплаты, но он не сумел увязать этой причинно-следственной связи. Он решил, что главное, чтобы Галина и окружающие не узнали, и тогда можно и дальше так жить. Тем более что она, узнав, что у него есть я, кардинально изменила свое поведение и отношение к нему, став почти примерной женой. А я привязалась настолько, что не мыслила себе жизни без него.