Милосердие к врагу – прекраснейшее из качеств, дарованное человеку. Давно ли оно стало знакомо людям? Мы помним тысячи войн и жестокие издевательства над побеждёнными, не говоря уже о средневековой резне, где погибали целые семьи вплоть до грудных детей. Вспомним войны двадцатого века. Не превосходят ли они в жестокости? Возможно, пытки стали более изощрёнными, и атомный век перещеголял каменный или все другие эпохи вместе взятые. Удивляли ли современников башни, сооружённые победителями из отрубленных голов побеждённых? Какие чувства рождали они у зрителей? Желание отплатить тем же?! А быть может, внутри рождался протест насилию, и зёрнышко милосердия начинало отчаянно пульсировать в борьбе за своё существование в человеческом сердце. Быть может, убийцу всю жизнь преследовали глаза убитого им в колыбели младенца? Возможно, внутри зверя рождался человек, прозревший ценой чужой загубленной жизни. Становление внутреннего человека есть тайна, не разгаданная в веках. Как постичь его мир? Как пробудить в нём жизнь? Каким он должен стать, чтобы иметь право называться человеком? Быть может, для этого «человек разумный» должен стать «человеком милосердным»!

Войны, концентрационные лагеря, печи, в которых неустанно жгли невинных людей, – это, как будто, было ещё вчера. Что такое милосердие? Неужели для него нет места среди войн, и наша история не знала великого примера, поданного поверженному врагу? Является ли сей дар только достоянием отдельного человека, нации или государства – трудно сказать. Заглянем в историю войны 1812 года… Император Александр I, преследуя войска Наполеона, опустошившего пол-России, входит в г. Вильно. Город полон ранеными и больными. По словам русского историка Н. К. Шильдера, в одном из госпиталей царь видит наиболее ужасающую картину: 7500 трупов навалены друг на друга, подобно грудам свинца; разбросанные трупы валялись всюду, все отверстия разбитых окон или стен были заткнуты руками, ногами, туловищами и головами мёртвых, чтобы предохранить живых от доступа холодного воздуха. И в этих помещениях, наполненных зловредными испарениями, лежали несчастные больные и раненые, обречённые на гибель. Приезд Александра был истинным благодеянием Провидения для оставшихся в живых неприятелей, которым немедленно была оказана всевозможная помощь, под его личным надзором. Государь не побоялся явиться среди гнездилища смерти и, не думая о заразе, утешал своим присутствием тех, кого долг и несчастие собрали в эти скорбные помещения. Никто не прославил тогда трогательных проявлений человеколюбия и милосердия Александра к падшим врагам, но они не должны быть забыты потомками.… Как признался затем император: «…Я не обладаю счастливой философией Наполеона, и эта несчастная кампания стоит мне десяти лет жизни». Александр остался не понят ни врагами, ни друзьями, как, впрочем, и не понят до сих пор. Но прекрасный акт милосердия был посеян в души и, несомненно, дал прекрасные всходы в будущем. Достояние одного человека может стать достоянием и близких, и нации, и государства. Только на всё нужно время: зёрнышко даст колос, от которого, в свою очередь, родится переливающее золотом русское поле или французское, или английское. Разве это важно? Важно, чтоб милосердие проросло! Важно, чтобы в каждом сердце поселился сей дар. Трудно сердцу милосердному в этом мире! Оно звучит как натянутая струна, отзывающаяся болью на боль другого; состраданием на страдание другого, наполняясь невыразимой скорбью в ответ на чужую беду. Желание помочь страждущему звучит призывным колоколом в душе. Иногда рвутся струны от чрезмерного напряжения, и сердце сгорает, поражённое мировой скорбью. Но его гибель не напрасна! Взрываясь тысячами искр, оно расходится в мире, роняя в души семя милосердия. Пусть растёт на радость людям!