Автомобиль Джунипер подпрыгивает на «лежачем полицейском». Мэтт Джексон смотрит на нас с крыши своей машины. Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро.

– Черт-черт-черт, – ругаюсь я. – Он смотрит прямо на меня. Заметил, как я на него пялилась.

– Не волнуйся, – успокаивает меня Джунипер. – Он ни за что не догадается, что мы готовим ему политическую смерть. – Она злобно хохочет.

– Ну да, – улыбаюсь я, – я всегда знала, что в тебе есть черты Джона Уилкса Бута[2].

– Джун Уилкс Бут, – поправляет она меня.

Со стоном я откидываюсь в кресле. Джунипер, довольная собой, включает радио. Акустическая система зажужжала, и из динамиков полилась мелодия одного из каприсов Паганини. Левой рукой с коротко подстриженными ногтями Джуни отстукивает ритм по рулевому колесу.

Когда мы выехали с парковки, неприятности этого дня отступили, остались в школе, так же как и коридоры с вощеными полами, обезображенные туалетные кабинки и ученики, которые считают, что вправе судить меня.

За кулисами занавес пахнет пылью. Здесь легко забыться, утонув в темноте.

В глубине сцены перешептываются девушки, играющие моих дочерей. Их шепот привлекает мое внимание.

Сосредоточься, Кэт.

Я убираю за уши волосы, внимая каждому слову, что звучит на сцене. Эмили произносит монолог – рассуждает о своем месте в жизни.

Сосредоточься…

Шепот снова режет ухо, на этот раз сильнее. От гнева у меня чешутся ладони. Остальные тоже должны следить за действием, чтобы не пропустить свои реплики. Почему все относятся к постановке спустя рукава?

– …и я устала ждать, – говорит Эмили.

Мой выход.

Я появляюсь на сцене и полностью перевоплощаюсь.

Здесь, в слепящем свете, я слой за слоем снимаю с себя свое «я», как рыцарь – доспехи. Действую решительно, с желанием, с драйвом. Кэт Скотт теперь никто. Она исчезла. Если она и существовала, мне нет до нее никакого дела.

– Ты устала ждать? – восклицаю я.

Девушка напротив отступает на полшага. Она – не Эмили, уже нет. Теперь, когда я стою перед ней, она – Наталья Баженова: учитель математики, давшая моей героине обещание много лет назад. Она клялась, что увезет меня из захолустного русского городка, в котором я жила, определит в престижную школу и выпестует мой талант к математике. Между первым и вторым актами прошло много лет; мне уже тридцать семь лет. Я долго ждала, когда она спасет меня от моей убогой жизни, но все напрасно. Она забыла меня. А теперь вот посмела вернуться.

– Ты устала ждать, – повторяю я. – Ты, Наталья, бросившая меня в этом городишке? – Продираясь сквозь дебри сомнительного перевода, я подступаю к ней, сверлю ее взглядом. – Посмотри на меня. Посмотри, в кого я превратилась.

– Я смотрю на тебя, – отвечает она.

– Внимательнее смотри.

– Я вижу любящую мать, заботливую сестру. Я вижу…

– Ты ничего не видишь, – шепчу я. – Я теперь ничто. Неиспользованный потенциал. Пустое место!

Мой голос разносится по залу, докатываясь до последних рядов, а в ответ бумерангом рикошетит тишина. Мертвая, прекрасная тишина.

Теперь я говорю медленнее, смакуя горечь каждого слова:

– Я думала, ты станешь моим учителем. Ты говорила, что у меня блестящий ум, необыкновенные способности. Я думала, ты увезешь меня, научишь всему, но ты сбежала при первой же возможности. А теперь возвращаешься и заявляешь, что устала ждать? – Мой голос твердеет. – Ты – лицемерка.

– Прости, Фаина, – отвечает она.

Я знаю, что сейчас режиссер нас остановит.

– Стоп, – кричит с первого ряда мистер Гарсия.

Я выхожу из образа и, сгорбившись, опускаюсь на кухонный стул. Каждый мускул моего тела расслабляется.

Напряженная атмосфера драмы рассеивается, мне становится легче. Боже, русские – несчастные люди. Мы ставим пьесу под названием «Скрытое». Ее написал некий Григорий Веселовский на рубеже прошлого и нынешнего столетий. В конце произведения ни один из его героев не обретает счастья. Этот Григорий, наверное, какой-то садист.