Восклицание географа: «Быть не может!»– и последовавший за этим решительный кивок головы патагонца очень заинтересовали их спутников.

– Так что же это такое? – спросили они Паганеля.

– Небесный огонь, – ответил географ.

– Как, молния могла произвести подобные разрушения? – воскликнул Том Остин. – Убить наповал стадо в пятьсот голов!

– Талькав это утверждает, а он не ошибается. Я ему верю в данном случае, потому что грозы в пампасах отличаются особенной яростью. Только бы нам не испытать этого на себе!

– Что-то очень жарко, – промолвил Вильсон.

– Термометр должен показывать тридцать градусов в тени, – отозвался Паганель.

– Это меня не удивляет, – сказал Гленарван – я чувствую, как электричество пронизывает меня. Будем надеяться, что подобная жара недолго продержится.

– Ну нет, – возразил Паганель, – нельзя рассчитывать на перемену погоды, когда на горизонте не видно ни дымки.

– Тем хуже, – заметил Гленарван – наши лошади измучены зноем… А тебе, мой мальчик, не слишком жарко? – прибавил он, обращаясь к Роберту.

– Нет, сэр, – ответил мальчуган, – я люблю жару. Жара – вещь хорошая!

– Особенно зимой, – глубокомысленно заметил майор, пустив вверх клуб дыма от своей сигары.

Вечером сделали привал у заброшенного ранчо – глиняной мазанки с соломенной крышей. Около ранчо был частокол, правда полусгнивший, но все же он мог защитить лошадей от лисиц. Самим лошадям эти хитрые звери не в силах причинить вред, но они перегрызают их недоуздки, и лошади пользуются этим, чтобы вырваться на свободу.

В нескольких шагах от ранчо была вырыта яма, очевидно служившая кухней, так как в ней виднелась остывшая зола. Внутри ранчо имелись скамья, убогое ложе из бычьей кожи, котелок, вертел и чайник для приготовления матэ – чая индейцев из настоя сушеных трав, очень распространенного в Южной Америке. Втягивают его в себя, как многие американские напитки, через соломинку. По просьбе Паганеля, Талькав приготовил несколько чашек матэ, и наши путешественники с удовольствием запили им свой обычный ужин, найдя индейский напиток превосходным.

На следующий день, 30 октября, солнце встало в раскаленном тумане и устремило на землю необыкновенно жгучие лучи. Температура в этот день, видимо, была исключительно высока, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от зноя. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада. Не имея сил пастись из-за этой удручающей жары, скот лениво лежал на траве. Сторожей, вернее сказать – пастухов, не было. Одни собаки, привыкшие, спасаясь от жажды, высасывать молоко у овец, сторожили огромные стада коров и быков. Рогатый скот здесь очень спокойного нрава.

К полудню в пампасах начались изменения, которые не могли ускользнуть от глаз, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи, футов в девять вышиной, которые могли бы осчастливить всех ослов земного шара. Там и сям виднелись низкорослые колючие кустарники темно-зеленого цвета. Как ни казались они невзрачны, а на такой иссушенной почве даже и они были ценны. До тех пор влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала пастбища, и ковер травы был густ и роскошен. Но теперь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудость почвы. Талькав указал спутникам на эти явные признаки возраставшей сухости.

– Я лично ничего не имею против этой перемены, – в заявил Том Остин: – все трава да трава – это в конце концов может и надоесть.

– Да, но там, где есть трава, есть и вода, – отозвался майор.