Сибиряки щедрый народ, они любят беглецов, потому-что и сами потомки беглых рабов. Меня у себя приютили две привокзальные проститутки. Их звали Соней и Любой. Местные, из маленького поселка Листвянка на берегу Байкала, они нашли меня, когда я просил милостыню на перроне. И они же отвезли меня к шаману на остров Ольхон, который вернул мне зрение.

– Разве такое возможно без операции?

– Но ведь существуют же чудеса! Это было самое настоящее чудо. Во всяком случае, для меня. Если бы это не случилось лично со мной, я бы, наверное, тоже не поверил тому, кто мне это рассказал.

Но я на личном опыте убедился, что существуют так называемые места силы, где человеческая природа может быть, если и не изменена, то хотя бы исправлена.

Места, где хромые начинают ходить, а слепые прозревают, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые восстают, а нищие благовествуют. И я тому пример.

Я тот слепой, что прозрел. И я тот нищий, что сейчас благовествует.

Шамана моего звали Костей. Но это было его мирское имя, а настоящее имя у него было Шуна.

Он меня отвёл в пещеру под Шаман-скалой, напоил каким-то травяным настоем и, уложив на землю, камлал надо мной всю ночь. А я всю ночь то ли спал, то ли грезил. Мне тогда такая чертовщина привиделась, что я от этого страха заново прозрел. И увидел жизнь совсем другими глазами.

В утреннем свете озеро показалось мне чем-то нереальным: морем людских слёз, в котором отражалось солнце.

Цвет отчаяния навсегда запечатлелся в моей памяти – глубокий изумрудно-синий.

Мир оказался полон энергией, а каждая из энергии представляла собой отдельную живую сущность, которыми было заполнено всё вокруг меня. Это были те самые духи, о которых говорили древние, еще не утратившие, в отличие от современных людей, способность видеть этот мир таким, каков он есть на самом деле.

Даже солнце было одним удивительным небесным зверем, с руками-лучами, которыми она ощупывало этот мир, словно слепец, лепя его каждый миг заново и придавая всему форму.

Мне открылось, что всё в этом мире живое, от камней и до звезды, и наполненно чистой энергии становления. Всё хотело быть всем, не переставая менять свои цвета и формы.

Малое было большим, большое состояло из малого. Глаза разбегались. И шаман объяснил мне, как в этой жизни всё устроено.

Вдумчиво, не торопясь. У него был низкий густой, обволакивающий голос. Когда я был слепым и только его слышал, я думал, что этот голос принадлежит могучему и широкому, словно дубовый кряж, человеку.

А он оказался узким и твёрдым, словно клинок кинжала, а кожа его к тому же отливала синевой, словно он и правда был из стали.

«Всё что ты сейчас видишь, – пояснил Шаман, – это то что вы называете Богом А мы нашим владыкой Ульгенем. Бог – это вся совокупность духов, из которых состоит этот мир. Ты это видишь лишь потому, что снова прозрел, взглянув на мир глазами ребёнка, только что пришедшего в этот мир. Так все дети видят его, пока не научились говорить. Людям слова заменяют зрение и они замечают ли то, что им названо и дозволено созерцать. Люди рабы слова. У каждого духа свой цвет и своя форма. Пока их видишь, смотри во все глаза! Запомни их хорошенько. Тебе часто теперь придется с ними встречаться, потому-что ты отныне тоже шаман. Хочешь ты этого или нет».

Я глядел перед собой и видел один сплошной радужный огонь. Глаза слезились и всё плыло у меня перед глазами, а из этой радужной пелены возникали столь удивительные существа, что у меня нет подходящих слов, чтобы их описать.

Созерцание этого великолепия жизни наполняла меня неконтролируемым весельем, словно я был пустой бездонный бочкой, в которую вдруг хлынул поток воды и грохот от её падении оглушил меня и придал смысл моей душевной пустоте – стать восприемлющим всей той полноты, что струилась в меня через мои новые глаза – глаза шамана.