Творчество Державина является достоянием русской литературы, которая во все времена была богата удивительными талантами. Великий поэт не только раскрыл неисчерпаемые возможности классицизма, но и проложил путь для романтической поэзии.

Гаврила Романович Державин вступил в литературу уже немолодым человеком со стихами, говорившими о бренности жизни, о смерти и бессмертии. И закончил путь монументальным восьмистишием, одой «На тленность». Он написал оду за два дня до кончины и подтвердил этим, что остался поэтом в мире до гробовой доски. Многие современники Державина считали его придворным поэтом. Но он никогда таковым не был, Державин не мог стать ручным стихотворцем хотя бы из-за своего горячего нрава. «В правде черт», – говорил он сам о себе.

Характер заставлял его наперекор вельможам и царям говорить «истину… с улыбкой». Ясно, что без простодушной улыбки, себе на уме, царям ничего не скажешь.

А Державин говорил и умел, пусть не всегда, добиваться своего, зная, что правда на его стороне. В сознании своей правоты он обращался в стихах в Богу, к Высшему Судии. Находясь под судом после тамбовского губернаторства, в оде «Величество Божие» он создает гимн во славу Творца, но не может не воскликнуть: «Но грешных пламя и язык Да истребит десницы строга!»

Эта мысль была почерпнута поэтом из одного из псалмов книги Давида. После счастливого оправдания Державин обращается еще к одному псалму, «Милость и суд воспою Тебе, Господи», и под гнетом мучающих его размышлений о суде и справедливости поэт вновь и вновь развивает излюбленную тему, используя ту же неисчерпаемую книгу Давида.

В переложении из псалма «Доказательство творческого бытия» поэт рисует величественную картину мира:

Охватывая в воображении как бы сразу все мироздание, бездны и выси, поэт словно стремится взлететь туда, где можно дышать полно, не боясь ледяного и разреженного воздуха. Но это удавалось ему далеко не всегда.

А если удавалось, то оттого, что ногами он всегда крепко стоял на земле.

Его чеканное «я червь – я Бог» было и метафорой, рисующей образ самого поэта. Ведь о том же позднее говорит и А. С. Пушкин, являя поэта, погруженного в «заботы суетного света», но с душой, готовой встрепенуться, как «пробудившийся орел».

Державин искренне полагал, что поэт призван изобразить человеческую душу, словно художник-акварелист, не отрывающий от листа бумаги кисть, пока рисунок не закончен. Это удалось ему в оде «Бессмертие души»:

Определив в «Доказательстве Творческого бытия»ч гармонию мироздания как главный аргумент Божьего присутствия в мире, Державин живописует его картины с лирическим удивлением перед Творением, перед грозной и прекрасной его тайной, а не просто как созерцатель:

Одой «Бог» он начинает свое собрание сочинений. Державин всегда отмечал первостепенность для стихотворца религиозной поэзии.

У самого Державина Бог – это песнь, и восхищенное любование перед Создателем и созданием, и своеобразный лирический символ веры. Осмыслив изложенные моменты из творческого поэтического наследия Г. Р. Державина, можно утверждать, что назначение поэта он видел прежде всего в посредничестве его между Создателем и людьми. Державинские представления о поэзии и поэте воплотил в своем творчестве великий Пушкин, явление которого само по себе подчеркнуло правоту державинского гения.