– Никого не тронем, – тихо на узбекском языке пытается успокоить их Леха, – только еды немного возьмем.

– Не тронем, – повторяет Муха, жалко со свернутыми шеями свисают с его ремня куры.

– Аллах акбар, – невесть зачем бормочу я единственно знакомые мне арабские слова, смотрю на пытающуюся скрыться за спиной мужчины испуганную девчонку, широко и глупо ей улыбаюсь и вниз, к земле, опускаю ствол готового к бою ручного пулемета.

Муха и Леха шустро идут к выходу со двора. Я, стоя лицом к афганцам, их прикрываю, всяко бывает, могут и в спину долбануть.

Из-за спины дехканина выходит девочка, быстро, только ноги в длинной одежде путались, подходит и боязливо протягивает мне большой кусок овечьего сыра, и тут же юрк за спину к афганцу. Отец ее, наверно. Я не сентиментален, год уже отвоевал, всякого насмотрелся. Просто в горло мне что-то попало, вот и запершило. Я циничен, это просто от несущегося ко мне дыма горящей печи защипало глаза. Девочка, я же с оружием пришел в твой дом, я же… Эх, да что там говорить. А ты? Зачем ты мне подала садака, милостыню, милосердие от человека к человеку. Я же солдат, мне воевать надо, а милосердных на войне первыми убивают. Мне двадцать лет, и меня уже давным-давно отучили плакать. Я и не плачу, просто в горло что-то попало, да дым из печки все идет и идет, а я ладонью быстро вытираю глаза.

Через два часа наша рота будет прочесывать этот кишлак.

– Те самые? – кивая на дом, в котором мы побывали на рассвете, спросит командир взвода Сашка Петровский.

– Ага, – шмыгая простуженным носом, подтвердит Леха.

– Вы трое, до конца прочесывания тут оставайтесь, – распорядился взводный и, в ниточку сжав губы, нехотя процедил: – Мало ли чего…

Мало ли чего? Да знаем мы чего! Прочесывание – это почти повальное мародерство, и не только. Достаточно найти любое оружие, горсть патронов или что-то хоть отдаленно напоминающее взрывчатку, как… если очень повезет, то в плен возьмут. Только большие у нас были потери, почти не брали мы никого в плен. Вот так-то.

– Эта хибара проверена уже, – останавливаю я направлявшуюся к дому группу солдат.

– А че тогда тут стоите? – подозрительно спрашивает командовавший этой группой невысокий чернявый командир второго взвода, старший лейтенант Галиев. Он Бакинское ВОКУ год как окончил. Наркот, мародер, но не трус, далеко не трус и перед солдатней званием своим офицерским никогда не выделывался.

– Нам Петровский приказал, – угрюмо отвечает привалившийся спиной к дувалу Муха.

– Губа не дура, – раздвигает в полуулыбке тонкие губы Галиев, разглядывая двухэтажное строение. – Домик-то богатый, есть чего взять.

Была у него повадка: если дом богатый и есть чего хапнуть, то подкинет Галиев патронов в сундук к хозяину, вот тот «духом» и станет. А дальше по обстоятельствам: или просто все разграбят, а то и постреляют, чтобы некому было жаловаться. Через три дня старшего лейтенанта Галиева убьют в бою. За солдатскими спинами он не прятался. Бог ему теперь судья. А сейчас вот сию минуту:

– Лейтенант Петровский прикажет – возьмем. – Я в упор смотрю на его смуглое потное лицо, прямо в темные глаза. – А ты его приказ не отменишь!

– Я с тобой, как вернемся в часть, поговорю, – грозит мне Галиев и уходит, его бойцы за ним.

Но все это потом будет, а пока мы возвращаемся, разорвана на куски лепешка, жуем на ходу хлеб.

– Ложись, – шепчу я, одновременно делая отмашку рукой, что значит «Внимание, противник!».

Передовым я шел, зрение у меня хорошее, реакция отличная, стреляю прилично, обут в кроссовки, шаг почти бесшумный, вот и шел впереди. Остальные двигались сзади, готовые прикрыть огнем, соблюдая дистанцию пять-шесть метров, уступом, чтобы не перекрывать друг другу линию огня. Как положено, двигались, настолько, насколько позволяла ширина тропы. Почти одновременно неслышно падаем на камни. Не увидать нас на рассвете, а шли мы тихо, осторожным скрадывающимся шагом.