готова в жертву ты отдать,

чтоб дождь упал на эту сушу;

чтоб в нас царила благодать.

Углями чертишь знаки, мелом,

зовя все силища к себе…

И равен Бог златой, умелый

по силе, святости тебе!

Детки

По ста рецептам и лекалам

варили зелье в чашах рук,

чертей улыбкой развлекали,

перебирая чётки мук.

Вдыхая сеть дымов, дурманов,

играли дети с тишиной,

букетом трав, змеёй, туманом,

и нарекая всех виной:

богов, дома и век горелый,

что эти трубки подожгли.

Мечты на кончике их тлели,

и превращали ум в угли.

С дымами ввысь они летели,

цепляясь в ветви рук и ног,

минуя радуги, метели,

ладони, складки шерсти, тог.

Их Бог, иные ли встречали,

что вмиг оставили в глазах

печатью чудо, боль, печали,

на их смотрящих образа?х.

Семиминутные влюблённости

К тебе б пришиться до седин,

забыть пронзающие будни,

и холода осенних льдин,

и день нерадостный и трудный.

Ах, затереть б печатью дней,

следами страстных поцелуев

все раны хочется так мне!

Я лишь тобою существуем.

К тебе, к тебе, к тебе, к тебе

всей полнотой, остатком силы

лететь, ползти б… Душе-рабе

даруй тепло в любовном стиле.

Пером, заплаткой, ветерком

к твоим нарядам бы прижиться,

иль в волоса? войти цветком,

с тобой судьбой одной вершиться.

Свиваться, впаиваясь в жизнь,

и обретать цвета, значенье.

Огню поддаться б среди тризн,

забыв безветренное тленье.

К тебе б пришиться и любить,

дополнив пир собою-брошкой.

И обо всём забыть, забыть!

…Мечтаю я, глядя? в окошко…

Забвение

На полке умер я,

стихов живое племя

в ночи, начале дня.

Не место им, не время.

И рифм увядший лес

осыпан пылью злобы,

бит шпагой критикесс

в отсутствии той пробы

на всех листах, коре

имён и герба ткани.

Не к той они поре,

в оправе не той гранью.

Но жар-перо всегда

так метко выжигало.

Засыпали снега

узоры строф. Так ало

краснел закат углём

над книгою и прахом.

Но сдуется крылом

окна, широким взмахом.

Завьюжит вязь времён,

откинув пепла ношу,

откроет белый лён

страниц, обложки кожу.

И порохом снежа?сь,

однажды снова ляжет.

И оживёт, кружась,

как ветер вновь запляшет.

Снежная буря

Всё треплются метелью

клубы пуховых куч.

В комы смотались тени

под на?весями туч.

Подушек горы, горки

за гладями полей.

Позёмка вьёт по корке

всё со?рней и сильней.

И солнце еле смотрит

в те на?ста зеркала.

С покоем буря спорит.

Вдали свистит скала

расщелинами, воет.

Стучатся облака,

собравшись белым роем,

в небесно дно, бока.

И холод кости ломит

заборного хребта.

Ненастье буреломит.

Беда на все сорта.

Когда ж она напьётся

из взрыхленных прудов

и туч, и разобьётся,

упав в пылу трудов?!

Так брызги разольются,

оставив лишь узор

на окнах, где зажгутся

лучи горячих зорь.

Чеченский туман

По плечи камни, лужи.

Иль мы уже без ног?

Туман спасает души

надёжнее, чем Бог.

Окоп, как след от смерти.

И дли?нен их метраж.

Ныряет гриф усердно

в кровавый камуфляж.

И мёртвых глади, ворох.

Тут будто пир вершим.

И будто бы сам Молох

на троне тех вершин,

вершин чужбин далёких,

чьи сму?тны суть и дар.

И выдохами лёгких

мы греем тут январь,

и кашей тел питаем

земли, каменьев голь.

То ангел наш витает,

иль это просто моль?

И где покой, спасенье:

в бою, во сне слепом,

в среде иль воскресеньи,

глотке ли пули лбом?

Иисус молчал и взгорья,

и таял щит-туман,

пока Аллах путь торил…

Храни, мой талисман!

Корабельная

Люби?м под сотней листьев,

под горстью фонарей.

Корабль сердца, жизни

всех крепче якорей

её объятья держат,

не гонят в новый рейс.

Пусть буду я отвержен

хоть тысячью семейств,

лишь с нею б быть навечно,

в её впадая дно,

и жить улыбкой встречной

и ласкою цветной.

Её хочу и только!

Идти с мечом, крестом

готов, хоть по осколкам

за следом и перстом;

и ею быть любимым

под гроздью фонарей,

и ею век держи?мым

сильней всех якорей.

Ночные окна

Ах, поймано окно