Он свел дружбу с профессором Михаилом Максимовичем и собирался ехать в Киев работать в университете. «В Киев, в древний, прекрасный Киев! Он наш, но не их, – не правда? Там или вокруг него деялись дела страны нашей. Да, это славно будет, если мы займем с тобою киевские кафедры: много можно будет наделать добра», – писал Гоголь своему Максимовичу. Но Николаю Васильевичу предложили должность всего лишь адъюнкта, и он отказался.

В 1834 г. писатель мечтал купить в Киеве домик с видом на Днепр. Летом 1835 г. он побывал в Киеве, остановился у Михаила Максимовича – и охладел к Украине навсегда. Уже через два года писатель начнет отождествлять Украину с Россией, а родиной, «где его душа жила, пока он не родился на свет», назовет Рим.

Главным теперь становятся петербургские рассказы и повести. «Шинель» (из которой вышла вся русская литература), прочитанная Пушкину в 1836 г. и законченная в 1842 г., была самым значительным произведением петербургского цикла. Работая над повестями, Гоголь пробовал свои силы и в драматургии: в 1835-м был написан «Ревизор» и уже в 1836-м поставлен в Москве.

Вскоре после постановки «Ревизора» Гоголь уехал за границу, поселившись сначала в Швейцарии, затем в Париже, где продолжал работу над «Мертвыми душами», начатую в России. Известие о гибели Пушкина в 1837 г. стало для него большим потрясением, чем смерть брата и отца: «Никакой вести хуже нельзя было получить из России. <…> Ничто мне были все толчки, я плевал на презренную чернь; мне дорого было его вечное и непреложное слово… Что теперь жизнь моя?»

Последовавшие после гибели Пушкина полтора десятилетия были для Гоголя не чем иным, как подготовкой к смерти. Он поселился в Риме и во время приезда в Россию в 1839–1840 гг. читал друзьям главы первого тома «Мертвых душ», который был завершен в 1841-м. Гоголь при содействии Белинского добился издания первого тома в 1842 г. и начал работу над вторым.

Работа над вторым томом «Мертвых душ» совпала с глубоким душевным кризисом писателя. Гоголь был готов отречься от всего, написанного ранее, считая свои произведения легковесными и безбожными.

В 1845 г. Гоголь, живя во Франкфурте у Василия Андреевича Жуковского, сжег первый вариант второго тома «Мертвых душ». Причину уничтожения рукописи писатель объяснял тем, что «не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе «Мертвых душ», а оно должно было быть едва ли не главное…» Гоголь верил, что «крещение» огнем поможет ему.

Гоголь считал себя человеком низменным и греховным и рассматривал свое творчество как одну из возможностей избавления от наиболее неприятных ему черт. «Я стал наделять своих героев сверх их собственных гадостей собственной дрянью, – писал Гоголь в одном из писем. – Взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем попало».

В 1847 г. писатель издал «Выбранные места из переписки с друзьями» – книгу, которой он придавал большое значение и считал важной вехой своего творчества. Белинский, ранее благосклонный к писателю, подверг этот труд уничтожающей критике, осудив его религиозно-мистические идеи и усомнившись в душевном здоровье автора. Над Гоголем желчно издевался Достоевский, сделав его прототипом карикатурного Фомы Опискина, персонажа повести «Село Степанчиково и его обитатели». Вяземский отозвался о книге: «Перед нами был остроумный, забавный, хотя иногда и безжалостный рассказчик. Мы заслушивались его с веселостью и вниманием. Вдруг ни с того ни с другого, так сказать, не прерывая речи, заговорил он совсем другое. Вышло по пословице: начал за здравие, а свел на упокой. Многим не верится, что перед ними тот же человек, что слышат они тот же знакомый и любимый голос». «Выбранные места» пришлись по душе лишь Л. Н. Толстому с его склонностью к мессианству и религиозностью: «Какая удивительная вещь! Пошлые люди не поняли, и сорок лет лежит под спудом наш Паскаль».