– Mokvdeba! Is mokvdeba!

Голос взрывается рядом – громкий, грубый, резкий, как выстрел. Мужчина, который до этого нависал надо мной, кричит, срывается, и мне не нужно понимать языка, чтобы уловить смысл.

"Он умирает!"

_____

Я не смотрю на него, не реагирую. Я знаю, что он умирает. Я чувствую это руками. Чувствую, как пульсирует под моими ладонями его жизнь, вытягиваемая невидимой рукой куда-то в темноту.

– Gadakete ragac! Akhla!

"Сделай что-нибудь! Сейчас же!"

Я не думаю. Я зажимаю рану, давлю так сильно, что он дёргается под моими пальцами, едва заметно, почти незаметно, но всё же живой. Я знаю, что времени мало. Я знаю, что если не остановить кровотечение – он не доживёт до ближайшего перекрёстка.

– Ver moukhtes! Ar sheidzleba!

"Он не должен умереть! Это невозможно!"

Я зажмуриваюсь на секунду, глубоко вдыхаю, пытаясь поймать этот адреналин, этот страх, этот невыносимый жар крови, бьющийся в висках. А потом просто начинаю работать.

Кровь не останавливается. Она липкая, горячая, густая, будто жаждет покидать его тело, вытекает из глубины, тёмными потоками стекая по коже, пропитывая ткань, забирая с собой время, которого у нас больше нет. Я прижимаю к ране повязку, давлю так сильно, что мои пальцы немеют, но это не имеет значения. Нужно достать пулю. Сейчас же.

– Аптечка есть? – хрипло ору я.

– Давай аптечку, Гиви!

– Что надо?

– Пинцет! Нож! Продезинфицировать! Чем-нибудь! Что ест? Водка, спирт, одеколон, виски! Что угодно!

Он возится, я держу пальцами рану. Меня трясет. В голове отсчитываются секунды.

Второй бросает мне нож. Чистый. Но грязный для такой работы. Я ловлю его, металл холодный, но скоро он нагреется от его крови.

– Делай.

Голос второго рвётся сквозь шум в ушах, через хриплое дыхание раненого, через мой собственный пульс, бьющийся в висках. Я знаю, что делать.

Глубоко вдыхаю, крепче зажимаю пальцы на рукоятке и резко разрезаю кожу.

Лезвие скользит по плотной ткани мышц, проникает глубже, кровь хлещет сильнее, но я вижу – там, в глубине, что-то блеснуло.

Мужчина не кричит. Только напрягается, скулы заныли под кожей, губы побелели от напряжения, а пальцы, сжатые в кулаке, дрожат. Какого чёрта? Это невозможно. Такая боль – и ни единого звука.

Я засовываю внутрь пинцет, чувствую, как металл скользит по плоти, задевает пулю, крепко цепляет её за край, и потом резкий рывок – пуля выходит, я вижу её в свете фар, покрытую кровью, маленькую, никчёмную, но именно она могла его убить. Не могла. Ещё может.

Кровь хлещет. Я резко отбрасываю пулю в сторону, перехватываю повязку, сильнее прижимаю её к ране, но он уже не реагирует.

– Гия! – орет второй мужчина.

Но он отключается. Голова запрокидывается, ресницы дрожат, грудь вздымается слишком слабо.

– Не смей! Открой глаза! Это я! Давид! Твой брат!

Я хватаю его за лицо, резко бью по щеке, а внутри всё уже стучит паникой: нет, чёрт, только не сейчас, не после того, как я только что вытащила эту чёртову пулю!

Тот второй держит его за плечи, встряхивает, что-то быстро шепчет, но я слышу только его дыхание. Слабое. Медленное. Как будто смерть уже поставила на него руку.

– Доктор…

Его губы едва двигаются. Я не уверена, то ли он позвал меня, то ли просто выдохнул.

Но он ещё жив.

Машина срывается с места, резкий толчок бросает меня в бок, воздух с силой выбивает из лёгких, но я не замечаю этого. Я не слышу визга шин, не чувствую, как меня кидает по сиденью, не вижу мелькающих за окном огней ночного города. Всё, что есть сейчас – это кровь на моих руках.

Густая, тёплая, она уже начала засыхать, превращаясь в липкую маслянистую корку. Пальцы дрожат, ладони вспухли от напряжения, ногти испачканы по самые лунки. Я разглядываю их, но это не мои руки. Это руки человека, который только что вытащил пулю из живого тела в темноте чужой машины.