С редким стоицизмом переносим мы летнюю жару.

Горлицы взлетят и снова приземлятся…

Бесчисленные женщины, которых встречал на просторах любви и которые разнесли наше семя по всему побережью, не оставили в душе и следа.

Силу характера и ясности ума,

Храни до пенсии, а затем до креста,

Ведь секрет спокойной старости в том,

Чтоб войти в достойный сговор с одиночеством,

А не ждать своих похорон.

Команда

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса,

Ни один перед валом не сдрейфит,

Всех томит по родным лишь тоска…

Только Мама не предаст,

Протянет руку в трудный час,

А в день удачи и успеха,

Не от зависти и лести,

С улыбкой, с искренней слезой,

Благословит на новый бой!

Вам Слава, матеря земные,

За Вашу нежность, хоть стали мы «большие»,

Для Вас мы вечно будем малыши,

Храни Господь все Ваши труды!

Труженику

Пусть кобылы несут тройню,

Куры путь несутся по три яйца на дню,

Свини часто поросятся

А поля пусть колосятся,

Колосом большим, полным, наливным!

Далеко разбежались герои от Трои!

Сегодня от того мы кричим,

Что, дав простор подошвам,

Судьба, не щадя причин,

Топчется в нашем прошлом.

Как войску, пригодному больше к булочным,

Очередям, чем кричать «ура»,

Настоящему, чтоб обернуться будущим,

Требуется вчера.

Изучать философию следует в лучшем случае, после пятидесяти, выстраивать модель общества и подавно. Сначала следует научиться готовить суп, жарить – пусть даже не ловить рыбу, делать приличный кофе…

/И. Бродский из выступлений в Сорбонне/

Глаз как не выключенный телевизор и в опустевшей квартире, продолжает передавать изображение.

Уродливое трудней превратить в прекрасное, чем прекрасное изуродовать.

По положению пешки догадываются о короле.

По полоске земли вдалеке, что находиться на корабле,

Червяк устал извиваться в клюве…

Всюду полно людей, стоящих то плотной толпой,

То в виде очередей,

Тиран уже не злодей, а только посредственный

Лицедей…

Хочется бросить рыть землю,

Сесть на пароход и плыть,

И плыть – не с целью открыть,

Остров или растение, прелесть иных широт,

Новые организмы, но ровно наоборот,

Главным образом рот…

Письмо

Не надо обо мне, не надо ни о ком,

Заботься о себе, о всадница матраса,

Я был лишь лишним ртом, и лишним языком,

Подспудным грызуном словарного запаса.

И я на выручку не подоспею,

На скромную твою Помпею…

И вокруг твердой вещи чужие ей

Встали кодлой, базаря «ржавей быстрей».

/И. Бродский /

Семьдесят царей с отсеченными на руках и ногах их большими пальцами собирали крохи под столом моим; как делал я, так и мне воздал Бог.

/Книга судей 1:7/

Боги их будут для вас сетью…/Книга судей 2:3/

Жестокий мир, где светило в небе – копейка,

Где за деньги можно купить все,

Уважение, любовь, но поддельно то все.

Как в последнем действии мелодрамы,

Рушатся старые полит программы,

И Омон как меделянские псы,

Только хлопает глазами, да зубами кусает,

Надменно восклицая;

Что? Где? Кто? Куда? Молчать! Бунт! Путч! Запорю!

Но именно вам, за презрение,

За к свободе духа пренебрежение,

Не простит уж ввек, бедующее поколение…

Не верь улыбке следака,

Поддельна та, в ней нет добра,

Как потаскухина слеза,

Что лицемерна и подла.

Как поле минное она,

Взрывной опасности полна,

И взгляд игрив и голос мягкий,

Но, рухнет все как домик шаткий.

Лишь показанья уличив,

Снимает маску, чуть не с кожей,

Лицо с улыбкой, стало – рожей.

Две бездны в душе человека,

Глухое ничто и адское эхо,

Но подвиг любви и свободы,

Будет вечно жалить до дрожи.

Я видел демонов, их было много,

Знавал и дьявола, то был я сам,

И нет здесь радостей, одни невзгоды,

В цене лишь сила, и грош словам.

Одинокие, пожилые женщины,

Пахнут увядшими цветами,

Многие от них уходили,