– Ах, сколько я их перекусала за свою жизнь, этих шалопаев!..

3 января

Мавр

По командировкам чего только не случается. В городе Семикачалинске, например, мне пришлось изображать мавра. Не в спектакле «Отелло», а в жизни.

Дело было зимой, а командированному что остаётся зимой? Искать какой-то угол потеплей да хозяев постеснительней, чтобы терпели незнакомого человека. Я вообще, знаете, в командировках предпочитаю снимать комнату, а в гостиницах пусть тот живёт, кто там не жил.

А комнаты я предпочитаю снимать недалеко от места работы и желательно у одиноких женщин, которым под сорок. Когда женщине под сорок, пора самых различных иллюзий у неё закончилась. Она ещё не старуха, и не молодая. Она в такой поре существования, когда не думает, как выгадать, а ищет, как бы не упустить.

Надо сказать, все мои квартирные хозяйки найдены были мною в транспорте – трамваях преимущественно.

Так и в том же Семикачалинске, в трамвае номер восемь сел я рядом с женщиной строгой, в рыжей шубе, в очках, закутанной в шаль и с портфелем на коленях. Учительницей по виду.

– Вы меня простите, Бога ради… – начал я. Я всегда так начинаю, сокрушённым голосом, безысходным, чтобы дать женщине возможность сразу же тебя начать спасать. – Я в вашем городе второй час, сам я из Питера…

Здесь я делаю обычно паузу. В глазах всех практически женщин начинают сражаться недоверие и восторг. У семикачалинской учительницы я не обнаружил особого интереса в её желтоватого цвета глазах. Вообще, скажу я откровенно, как-то меняться начало моё отношение к ней. Уже не казалась она учительницей, а скорее напоминала ответственного работника из администрации, что ли, помощника депутата областной Думы.

– Впервые я, потомок мавра, забрался так далеко от невских берегов, – продолжал я.

Что меня дёрнуло про мавра сказать? Неизвестно. Сам я смугл и курчав, но до того дня у меня и мысли никакой не возникало о возможности африканской родословной.

– Мавр? – высоким, мелодичным голосом переспросила она.

– Да. Потомок, – смиренно подал я себя, как какое-то редкое кушанье.

– Мавр… из Ленинграда, – попробовала она на зуб. Мне была дана возможность со стороны оценить свой уровень. Однако не успел я напитаться самоуничижением, как она подпрыгнула от неожиданного поворота своей недоумённой мысли:

– Потомок… Пушкина? – шёпотом спросила она. Была она учительницей литературы, я правильно определил.

– Нет, – хватило у меня ума отказаться от столь близкого родства. – Но ветвь одна.

В Семикачалинске, как и во всяком городе, новые кварталы, состоящие из панельных домов средней этажности, толпятся вдали от реки, от удобств рельефа, на бывших пустырях и болотах, и ближе к вечеру, тёмные и ободранные, напоминают толпы погорельцев, пришедших за подаянием. Старый город коренаст и много не подаст. Прошу прощения за рифмочку. Это я в стиле новой квартирной хозяйки. Старый город не рассчитывал на эти толпы, он веками сам себя подстраивал, подсыпал, сам к себе примеривался. Поэтому он стонет от густых потоков транспорта и весь, извините за выражение, засран организациями и промышленностью. Мне предстояло усугубить этот процесс – я помогал в реконструкции одного пакостного заводика. Заводик этот как-то притёрся в старом городе, даже трубы его не очень досаждали горожанам: внутри них толстый слой копоти играл роль фильтра. Но явился я – и заводик начал пакостить по-крупному. Теперь ему оказалось мало территории, и он оттяпал кусок берега, вплотную прорвавшись к городскому пляжу. Старые трубы коптили умеренно, а новые, рассчитанные на перспективную чистоту технологии, скоро заставят местных патриотов бить во все колокола. Волнообразный рельеф старого города по каким-то сложным законам распространения дымов будет напоминать клубящиеся реки…