День был на середине, где-то ближе к трём часам пополудни, Сорокин вспомнил, что давно уже не сверялся с часами и вовсе про них забыл. Как это часто бывало в этой местности, в Предбайкалье, в это время дня морозы отпускали и заметно теплело. По его подсчетам, станция, на которой чехи забрали их эшелон, находилась в нескольких десятках вёрст, не доезжая Иркутска.

Женщина смотрела на Сорокина и улыбалась.

– Вам ещё болно?

– Ещё да!

– Вас ранили? Как сказал этот солдат – саломали?

– Заломали, но не ранили, только я сильно ударился, ушибся, – сказал Сорокин и показал рукой на голову и ногу.

– Я вижю, у вас глаз… – она поискала нужное слово, – синий!

– Синяк. А что, видно?

– Немножько! Синьяк! Я с этот vocabulary…

– Словарь! – подсказал ей Сорокин.

– Да, правилно, словар… совершенно незнакома…

– А вы американка? Нет… англичанка!

– Да, я англичанка…

– Как же вы сюда попали? – Сорокин забыл про боль.

– Это длинный история…

– А как вас зовут?

– Меня зовут…

Сорокин видел, что женщина готова засмеяться, но сдерживается.

– Элеонора Боули. А вы?

«Мадам Энн», – подумал про себя Сорокин.

– А я поручик Сорокин, в смысле, извините, Михаил, можно просто Миша.

– Так, значит, вы поручик Мишя Сорокин, это птица есть…

Сорокин оживился:

– Да, есть такая птица, белая с черным, white and black bird… magpie…

– Yes, magpie! Do you speak English?

– Yes. I do!

– It’s good! Может быть, Мишя, перейдём на английски язык, я уже половина года не с кем говорить на английски, я боюсь, что я его теряю!

– С удовольствием, – ответил ей Сорокин по-английски.

– У вас хорошее произношение…

– Спасибо… – Михаил хотел сказать «мадам Энн», но по-английски это не звучало, – мисс…

– Мисс Боули! – сказала она. – Вы джентльмен, Мишя, это всегда приятно, особенно в таком месте!

От неожиданной похвалы у Сорокина зарделись щёки, и заныла разбитая скула.

– Что с вами случилось? На вас напали чехи? – спросила англичанка.

– Да, мисс Энн! Напали и отняли наш эшелон…

– Они такие противные, эти чехи, я тоже ехала в поезде…

– А как вы оказались на этих санях? Как вы вообще оказались здесь? – перебил её Сорокин.

На лице Элеоноры Боули мелькнула странная улыбка, она придвинулась и сказала:

– Меня считают какой-то шпионкой, потому что я всё время что-то записываю. Я их понимаю, они… – и она кивнула в сторону соседей, – простые люди, едут со своими соплеменниками, и им непонятно, что тут делает иностранка, которая плохо говорит на их языке, – она придвинулась ещё ближе, обернулась и поправила мешок за спиной. – Я пыталась объяснить, что я журналист, корреспондент английской газеты…

Сорокин внимательно слушал её.

– …«Таймс», лондонская «Таймс»…

Сорокин кивнул.

– Русский язык я начала учить ещё в Лондоне, а потом в Петербурге, но вы ведь понимаете, что чужой язык можно учить всю жизнь, вот я и продолжаю, а они… – Она снова кивнула на соседей, которые смотрели то на неё, то на Сорокина.

– Понятно, – сказал Сорокин, – я им всё объясню!

– Буду вам очень признательна!

– А всё-таки как вы оказались здесь?

Элеонора Боули немного помолчала.

– Прямо из Петроградской ЧК…

Сорокин удивился.

– Когда в Лондоне узнали про убийство Распутина, редакция газеты направила меня в Петроград. Там я застала Февральскую революцию и отречение вашего царя… – Она говорила с паузами. – Мне предложили вернуться, но мне стало интересно, все телеграфные агентства работали, и я продолжала слать корреспонденции о том, что происходило в России. Потом было июльское восстание, потом Корнилов…

Элеонора Боули перечисляла события, и он согласно кивал. Из уважения к такой известной на весь мир газете, в которой, оказывается, работала эта молодая женщина, Сорокин стал мысленно звать её не «мадам», не «мисс», а «леди Энн».