Там я была очень похожа на Олю.

Такая же лёгкая, невесомая и неземная. Абсолютно другая. Целый час я вглядывалась в лист и пыталась понять: я ли это? Вроде бы была похожа, общие черты прослеживались. Но лишь человек, который знает меня давно, мог нарисовать такое: после трагедии в нашей семье не находилось места радости, улыбки всегда были вымученными и горькими, а взгляд смотрел в пол. Вместо яркой одежды с цветами мы теперь носили черные или серые однотонные вещи. Скучные и невзрачные. Да и сама я стала олицетворением печали. Горе настолько сильно заполнило меня, что я не смогла выпустить его наружу и теперь таскала с собой тяжким грузом.

На рисунке была я, но другая. Прежняя. Не сломанная. Теперь же всё изменилось. И либо у его автора было воистину буйное воображение, либо он застал меня в таком состоянии.

В сердце больно кольнуло, и оно забилось в груди с неистовой силой. Потому что точно понимало, как и рациональный разум, – единственным таким человеком мог быть Денис. Других художников в компании не нашлось. По крайней мере, тех, о которых все знали.

Я достала из ящика стола цветной скотч со звёздочками, отрезала четыре равных куска и прикрепила рисунок на стену – рядом с предыдущим. Выставка Дениса Шошина обещала быть необычной. И с радостью написала ответное письмо, в котором спросила про увлечения в музыке и любимый фильм. Аккуратно сложив лист в четыре раза, я укрыла под подушкой, чтобы рано утром – до того, как проснутся родители, – отнести его на крышу и спрятать рядом с баком.

Отец всё же заметил, что я выходила, но, так как был трезвым, просто проводил меня в комнату тяжёлым взглядом. Не поздоровался, не спросил, как дела. На это ему уже давно стало плевать.

Через час мама пошла готовить завтрак и уже вскоре позвала всех к столу. Как и всегда, я отказалась. Не хотела сидеть с ними и корчить из себя хорошую дочь в идеальной семье. У нас никогда ничего не было без помарок. Мы с мамой это знали и принимали, но вот отец… он всё ещё пытался вернуть нашу семью, склеить осколки, которые давно разметало по разным углам.

Я пару раз уговаривала маму уйти. Мы бы стали обе работать, сняли квартиру. В крайнем случае поселились у бабушки. Вариант бы нашёлся. Только она не желала его рассматривать.

– Подрастешь – поймёшь, – холодно цедила она и отводила взгляд. Потому что глаза не могли врать, они кричали о том, что мама точно так же хочет сбежать.

Может, она боялась отца? Или опасалась оставлять его наедине с собой? Ни один из вариантов я не считала достойной причиной терпеть унижения.

Как всегда утром я вышла из квартиры и столкнулась с Денисом.

В качестве эксперимента решила задать ему ключевой вопрос до того, как прочитаю записку, чтобы понимать: дорисовала ли я образ в голове или же всё действительно было так?

– Привет, – улыбнулся парень и побежал вниз по лестнице.

– Подожди! – крикнула я вслед. – Какой твой любимый фильм?

Шаги стихли, и знакомый мужской голос пробасил:

– Наверное, «Парфюмер». Или «Внутри себя я танцую». Хотя нет, всё же «Парфюмер». Мне пора, вечером поболтаем.

И он снова побежал вниз. Я, как и всегда, проводила его спину долгим взглядом и ради собственного успокоения поднялась на крышу, чтобы проверить – моё письмо ещё на месте. Если бы было иначе, то план пошёл бы коту под хвост.

Была ли виной тому влюблённость или просто моё внезапное хорошее настроение, но весь путь до университета я улыбалась как дурочка и насвистывала попсовые песни. Люди в автобусе косились на меня, а одна женщина даже испуганно отсела, стоило только месту рядом с другим пассажиром освободиться.