Лаской согрею и речью.

В боли не плачь, не тужи.

К ране, начавшейся течи

тесно бинты приложи.

Рядом тихонько побуду.

Как минет буйство крови,

голодно, нежно приступим

к новым этапам любви.

Вселенский закон

Удобный пруд стеклянный.

Зверь топчет зоосад.

Бетонный рай желанный

для расы всей людят,

что ищет сон, уютность,

бесслёзность, пир и смех.

Отдав за деньги юность,

душой оплатит мех.

Уходит в высь иль мели.

Хранит себя дикарь

в окопе тёплой кельи.

Могила тоже ларь.

Весь мир, как соты, гроты,

склады, участок, цех.

Невольный дом природы

для каждого и всех.

Memory

Память – скопление хлама,

выжженный выплеск, салют,

прошлых затей панорама.

Вкусом с дешёвейший брют

нынче, что было изыском

с ранних, цветастых годов.

Будто побитую крыску,

тихо мусолю котом,

явно седым и беззубым,

чуть озираясь назад.

Правила жизни так грубо

рушат ухоженный сад

думок и дел, заселяя

тлёю сомнений, жуком,

что селит тьму, облысяя

мыслей цветенье кругом.

Сводит в единое краски

красный закат, позже ночь.

Сохнет надежды вся смазка.

Вянет ума свет и мощь.

Карточки фото, веселье

ил будоражат, печаль.

Смерть входит в серое тело,

в дух, что измучен и чал…

Великая глубинка

Дырявая ватника ветошь.

По крышам солома и толь.

Гляди на селянскую немощь,

вдыхая поганую смоль

сигарки, дымящей порханьем

из властихвалящих газет.

Морозит холодным дыханьем

за садом древесный клозет.

Дороги разрытые шиной,

где кашица, топь, непролазь.

Поля и макушки с плешиной.

Лишь брага – от быта, дум мазь.

С управой глухой поединок.

Натёртый язык, сбитый плуг.

Подковы на паре гвоздинок

в копытах, как сбитый каблук.

Заезжены шеи. Баб роты

без женскости. Беден массив.

Прелестен лишь облик природы,

который лишь летом красив.

Стада, как худобные рейки.

И гниль, недовес ячменя.

Навоз пропитал телогрейки.

И брань даже тут от шмеля.

А взоры уставше-бесправны.

Сор, сытость даёт огород.

Мне город по телу и нраву,

хоть в нём погряз…нее народ.

Познавшие Бога

Познавший Бога знает,

что нет других богов;

что паству не бросает,

что в злате, тьме потов,

дела и боль зачтутся,

порядок помнит дуг,

что радугой зовутся;

что нет у Бога слуг,

а есть родные дети

из глины райских кущ,

из духа, рёбер клети.

Былой Эдем грядущ.

Впустивший Бога снова

вдвойне, наверно, чист.

Он, внявший тяге, зову,

открыл к спасенью лист

и к чуду, правде, чарам,

жилец снегов, степи.

Единки, тройки, пары

верян – звено цепи.

Да будет сумма света

свечей, глаз, звёзд. Парад!

Что верным дал ответы,

что я им нужен – рад!

Почтивозлюбленная

Троганья плавные, божьи

жадно предчую и жду.

Раструбы сняты сапожьи

ею, а платье, узду

стяжек грудных и иное

с дрожью чуть позже сниму.

Вид распаляет живое.

Час наслажденью и сну

выдан хозяином счастья,

магом с корыстью очей.

Выбрана лучшею мастью,

будто бы в дар из вещей,

что передарен бывал уж,

может, не раз уж на дню.

Но я вселепетен, тающ,

может, немножко люблю.

Славная, речи не грубы.

Лёгки витанья, как моль.

Жаль, это платные губы,

ласки, улыбки и голь.

Внереальность

Видал рост туч и травок,

оттенки вод, ветров,

все поры глаз и ранок,

и клетки крови, дров;

знавал тепла окрасы

и космос разных грёз,

ветвистость душ, гримасы,

сплетенья молний, поз;

не знал межи, запретов,

я слышал пыль, зерно;

был мир без зла и бреда,

подобьем счастья, снов;

всего касался взглядом,

имея чувств заряд;

народов ум, наряды,

кажись, я вечно знал;

экстазы, транс покоя,

заход за сто границ,

феерью чуял боя,

когда впускал я шприц.

Регата

Обжат в сыром туннеле.

Толпой теснимся душ.

Войдём во влагу белью

иль выпадем на сушь?

Дрожат теснее стенки.

И красный шум быстрей.

Толчками переменно.

Хозяин ждёт гостей.

Ах, запах там, свет розов!

Как помню курс и пыл,

соседей, шторм и грозы.

Как будто прежде жил.