– Раз такое дело, – засмеялась я, – почему соглашаешься их отрезать?

– Потому что эти косы привлекали бы ко мне лишнее внимание. Немцы стали бы меня бояться. И однажды пришли бы за мной. Я бы, конечно, пустила свои чудовищные косы в ход, как расшвыряла бы солдат через стены! Но ведь у них оружие. А от оружия даже такие косы не спасут. Немцы бы меня застрелили. И косы бы отрезали – как предостережение всем, кто превращает волосы в оружие. Так что лучше уж их сейчас отстричь, пока не набрали силу. А то немцы прознают и за мной придут.

Могуществу Ханна предпочитала невидимость. Невидимки в гетто выживают вернее, чем силачи.

Я поставила тарелку с омлетом на стол. Не сказав ни слова, даже не поздоровавшись, сестренка набросилась на еду. Мама с трудом поднялась с матраса, притулилась рядом со мной на последний свободный стул – все остальные мы зимой сожгли в печке, – и мы тоже принялись за трапезу. Медленнее, чем Ханна. Пусть ест, остановим ее, только если уж она совсем меру потеряет.

– Почему мама так улыбалась, когда я вошла? – спросила сестренка с набитым ртом. Наши манеры оставляли желать лучшего. Но у кого сейчас есть время и терпение учить детей этикету? И поскольку я не ответила, она повторила: – Почему?

При этом кусочек яйца чуть не вывалился у нее изо рта. Она вовремя поймала его своим ловким язычком.

– Мира целовалась с мальчиком, – отозвалась мама слабым голосом. – И этот мальчик не Даниэль.

Я хотела было пуститься в объяснения: мол, этот поцелуй решительно ничего не значит, ну спас мне жизнь и спас, ерунда, а вообще-то я люблю Даниэля и только его, и да, я, конечно, разволновалась, когда речь зашла об этом поцелуе, вон даже щеки горят, но это тоже не значит совершенно ничего… Но прежде, чем я успела сказать хоть слово, Ханна заявила:

– О, и я с мальчиком целовалась.

Тут уж я чуть омлетом не подавилась.

– Чего-чего? Когда ты успела?

– После школы.

Так вот почему она так поздно пришла.

– И с кем же?

– С Беном.

– Это который с тобой за одной партой сидит? – поинтересовалась я и невольно улыбнулась. Картинка вырисовывалась умилительная: двенадцатилетний мальчишка украдкой чмокает мою сестренку в щечку.

– Не-а, – ответила она.

Пока мы обсуждали поцелуи, мама снова унеслась от нас прочь, вернувшись в то время, когда отец был еще жив и она была с ним так счастлива.

– Этот мальчик что, младше тебя? – подколола я Ханну.

– Не-а, ему пятнадцать.

Я ушам своим не поверила.

– Он очень, очень милый, – заявила Ханна.

Парень почти моего возраста, который целуется с двенадцатилеткой, не может быть милым!

– И он очень здорово целуется с языком.

– Он очень здорово… что?

– Целуется с языком, – ответила Ханна, словно это самое нормальное дело.

Она и для этого еще слишком мала, не говоря уж о чем-то большем. Я привычно бросила взгляд на маму – пусть примет меры. Хоть какие. В конце концов, она Ханне мать, а не я! Но мама только поднялась из-за стола и снова улеглась на матрас.

– Ханна, – проговорила я, глядя, как сестра тут же цапнула мамину тарелку, – а тебе не кажется, что мальчик для тебя слишком взрослый?

– Не-а, – ответила она, жуя. – Разве что слишком застенчивый.

– Так это ты его поцеловала?! – в ужасе догадалась я.

– А что, принцессы так не делают?

– Вообще-то нет, – ответила я.

– А в моих историях очень даже. – Ханна широко ухмыльнулась.

Если нацисты не справятся, то эта девчонка меня точно в гроб загонит.

Как же уберечь ее, как убедить не заниматься всякими глупостями с парнем старше нее? Мне нужна помощь. Мне нужен человек, который лучше меня умеет общаться с детьми. Мне нужен Даниэль.