– А что это даёт?

– Власть. Когда человек начинает верить в свои несуществующие добродетели или из ряда вон выходящие изъяны – он принимает правила игры. Фигуры на шахматной доске выстраиваются в том порядке, в котором их выстроил инициатор партии. Хотя шахматную доску и сами фигуры он, конечно же, не придумывал.

– Но это манипуляция чистой воды. Чего уж тут такого принципиально нового и претенциозного?

– А то, что манипулятор не держится за правила собственной игры. Финал ему ясен и очевиден, но цель достигается не посредством побед и поражений на доске, а общим самочувствием в результате законченной партии.

– То есть… он может проиграть?

– Не просто может – зачастую он так и делает. Его оппоненту кажется, что со смертью короля игра заканчивается. Но ведь так бывает только в шахматах. А он не шахматист. И не физик-ядерщик.

– Проигрывая партию, он предлагает сыграть еще одну?

– Нет. Он ждёт куража от наступившей победы своего оппонента и только тогда достигает своей цели.

– А если никакого куража не будет и в помине? Что если перед ним обычный скептик, ленивый и не удручённый излишним бахвальством?

– Значит, пациент признает, что по тем правилам, по которым они играли, безусловно, победа оказалась не на его стороне. Но вот по другим… оппонент опростоволосился.

– У меня сейчас мозг взорвется. Если в бою один человек заколет саблей второго – победа остаётся очевидной! На неё нельзя посмотреть под другим углом. Это противоречит законам природы.

– Да. Если цель второго была в том же. Заколоть первого. А что если он хотел умереть в этом бою…

– Пусть даже так. Идея с целью мне ясна. Но если он погибает – он же больше не может придумывать новых правил, совершать ходы, да и вообще играть, в конце-то концов!

– Поэтому он и не дерётся ни с кем на саблях! Тебе кажется, будто ты его опередил, предугадал, просчитал наперёд. Ты победоносно сбиваешь его короля, как вдруг выясняется, что игра велась не с тобой! Кто-то другой наблюдал за вашей игрой, а наш пациент всего лишь привлекал его внимание! Он не задаётся вопросом: как бы ему всегда побеждать. Его интересует – как бы ему никогда не проигрывать. Для этого и существуют правила. Его правила. А игра может вестись с тобой, со мной, с нами обоими – да с кем-угодно, но мы никогда не будем знать наверняка, кто его главная цель, каков его план на этот день.

– Жертвуя пешкой… Бобби Фишер… гениально. Что же случилось в декабре две тысячи шестнадцатого?

– Ты знаешь.

– Я имею в виду – с точки зрения его «правил», его «стиля игры». Бог его знает чего.

– Он блестяще выиграл партию. Но не достиг своей цели.

– А цель его… я уже даже не знаю, о ком мы говорим. Что здесь, чёрт подери, происходит.

– Цель – не конкретный человек. Цель – просчитать все возможные ходы, выложить все существующие ловушки, заполнить всё пространство вариантов.

– Аа… Трансерфинг реальности[1]… Припоминаю… Всё было так просто. Загадка смотрителя… он не хочет быть смотрителем. Или читателем. Он хочет загадывать загадки. А ответов на них не существует, ведь важно не то, кто выиграл партию или проиграл. Важно – как ты себя после этого ощущаешь.

– Даже если бы ответы существовали, даже если бы первичная цель была достигнута – всё это меркнет под его подлинным желанием перевернуть всю структуру своего мышления.

– Все эти партии… это же просто модели… а эти люди… просто нанятые актёры… а шахматы…

– Это наш разум. Сначала ты учишь стихи, затем рассказываешь другим как правильно учить стихи, и лишь потом задаешься вопросом – зачем мы вообще учим стихи? Сначала ты переживаешь расставание, затем учишься избегать расставаний, и лишь потом спрашиваешь себя: а что такое расставание? И существует ли оно как таковое. «Cogito ergo sum»