– Очень щедро, Марышка. Я одолжу на раз.

Ровно в шесть заезжает Костя. Машина дорогая. «Откуда у него деньги, у отсидевшего десять лет зека?» – думает Вероника и садится в авто. Пахнет чайным деревом. «Какой-то ароматизатор? Нет. Это от него пахнет. Что-то земельное, архаичное, вечное, настоящее. Мужественное! По моим подсчетам он должен был выйти полгода назад. А такое впечатление, что вовсе не сидел. Скорее всего, он тоже в маске», – размышляет Вероника, пока они катятся по обледенелой столице.

– Вероника… Ах вот Вы какая, оказывается!

– Какая я, оказывается?

– Цветущая.

«Хорошая маска, – подумала Вероника, – оправдывает название».

– А я читал, что Вы злая, одичалая. А Вы вполне себе человечная.

– И где читали?

– Старые журналы, газеты. Много чего в нашей библиотеке на зоне было.

– Вы хотите, чтобы я поверила, будто Вы читать умеете? – Вероника недоумевает и обижается, что ее держат за дурочку.

– Представьте себе. Научился за десять лет.

– Надо же. Давно не встречала чтецов, – Вероника сомневается.

– Я могу сказать то же самое. Не видел, как читают другие. Покажешь? Почитай про меня рассказ.

– Не знаю. Не могу я. Давно не читала вслух. И как-то нет настроения. А еще закон нарушать не хочется. Знаете ли, моих двух знакомых посадили за чтение в общественном месте.

Он останавливается. Молча, без агрессии, медленно и почти бездушно, безучастно, бесстрастно вцепляется в волосы Вероники.

– Хорошо-хорошо. Не надо нервничать, Константин. Давайте где-то сядем. С вином. Таки Вы убийца? – также отстраненно, с печалью в голосе спрашивает Вероника. Она не боится. Все как в замедленной съемке с актерами – роботами.

– Убийца, убийца. А что это у Вас за ухом? Штрих-код? Вы зачем маску надели? Снимайте немедленно! – Вероника послушно выключает масочное приложение на телефоне и снимает липкую, похожую на марлю маску.

– Так-то лучше. Теперь мы с Вами одного возраста, – говорит Костя.

Едут к нему. Он так захотел. Вероника не спорит с архаичным мужчиной, тем более с убийцей. Тем более в таком потрепанном одиночеством виде ей не комильфо качать права. Она вжимается в кресло его спортивного автомобиля. Улицы с натыканными домами в белых шапках проплывают за окном. Деревья лихорадит ветром. Снег долбит в лобовое стекло, как будто хочет ворваться в машину, в тепло, и согреться. Снег ведь тоже, наверное, устал идти, замерз. Сколько лет он идет? Веками, тысячелетиями он укладывает осень спать под свое стеганое одеяло. Снег устал и валится с ног. Вероника тоже устала и приросла спиной с отрубленными крыльями к креслу. Стрелка спидометра взлетает вверх к 180, потом резко опускается, а потом снова дотрагивается до 180.

Заходят в квартиру Кости. Хоромы: мрамор, бархат, дерево, каменные колонны из фуксита, шкуры, бивни. Камин трещит, перебивая тишину холостяцкой квартиры. Старинный комод, а над ним африканская маска.

– Это маска из Танзании. Редкая штучка. Надевали при инициации, – говорит Вероника. – Маски знаю по запаху. Инициирующие пахнут страхом, погребальные – горем, магические – надеждой. Откуда деньги?

– Не твое дело, – обрубает Костя.

– Согласна. Просто любопытно.

– Читай.

Он достает ту самую, первую бумажную книгу. Ту, что украли у Вероники. Замызганную, читанную-перечитанную, с кляксами от вина. Вероника не может не читать. Она будет читать, чего бы ей это ни стоило! Она будет читать до смерти, до рассвета, досыта, до стыда, до печали. Она смотрит на книгу влюбленными глазами. Соленая грусть течет по щекам и опечатывает собой желтые страницы. Грусть Вероники предвосхищает надежду, которая вот-вот отслоится от ядовито-оранжевого заката, пронзающего пыльное небо, и запрыгнет на подоконник вместе с последним лучом негреющего солнца.