– Возьмите, выпейте водички. – Нет, голос был не матери.

Галка протянула бутылку. Григорий соображал плохо. Выпил несколько глотков. Прополоскал рот. Сказал «спасибо». Галка участливо приобняла его, сказала «пошли отсюда», и они поплелись в глубь леса. Грише снова показалось, что его, маленького, ведет мать. Помогает ему, внезапно захворавшему. Укладывает в кровать, обнимает. Профессору стало тепло, уютно, и он уснул.

Григорий Степанович открыл глаза. Он лежал на простыни под одеялом на железной просторной кровати. Лицом на большой, красивой груди. Обнимал теплое, мягкое женское тело. И женщина эта обнимала его. Обнимала нежно, как будто боялась потревожить и отпустить. Она тихонько дышала, этот запах был приятен, возбуждал, и Григорий поцеловал её. Она открыла глаза, улыбнулась, спросила:

– Как ты, миленький?

Григорий снова поцеловал. Она ответила, обняла его, позвала к себе.

Потом она и Григорий долго курили в постели. Галка лежала на его руке, ничего не говорила, и профессор не знал, что ему говорить, и тоже молчал. Он вспоминал, вспоминал и сообразил, что ему так хорошо никогда не было. Подумал, что боится потерять это и боится, что это продолжится. Не знал, что делать. Но от этого незнания не было тревоги. Хотелось, чтобы время остановилось.

В окно постучали. Галка встала, надела халатик. Пошла открывать. Григорий снова восхитился её фигурой. Сотворит же природа такую красоту!

Вбежала сестра. Чмокнула в щеку Галку. Шепотом скороговоркой затараторила:

– Гришка, твоя приехала. Одевайся скорей. Я сказала, что ты пошел на речку. Давай скорей. Ну, вы даете!

Сестра захихикала. Было видно, что она одобряет брата. Недолюбливает тощую, городскую аристократку, братову зануду-жену и рада, что той наставила рога общепризнанная в их огромном селе красавица, её подружка Галка.

Григорий встать не мог. Одежда лежала далеко от кровати на стуле. Не дотянуться. А заворачиваться в одеяло и шлепать босиком туда при сестре ему было неловко. Татьяна сообразила. Снова захихикала. Сказала «давай быстрей», покачала головой, снова добавила «ну вы даете» и убежала.

Григорий не знал, что ему делать. Чего приперлась жена? Уходить не хотелось. Суетиться тоже. Хотелось вести себя достойно. Как ведут настоящие мужики. Но он не знал, как они себя ведут. Сел на кровать. Галина подошла к нему. Он сдернул с нее халатик, обнял, притянул, поцеловал в пупок, почувствовал запах женского тела, не резинового, надоевшего, как у жены, а тягучего, настоящего и затянул её в постель.

– А как же жена? – хитровато прищурилась Галка.

Ее огромные глаза смеялись, прильнув к его глазам. Она обхватила лицо Григория руками и начала целовать. Сначала долго-долго в губы, потом в щеки, нос, подбородок, грудь.

Может, полчаса прошло, может, час. Григорий потерял счет времени. Утонул в этой женщине…

Бросил семью, город. Устроился преподавать в райцентре в медицинском училище. Подрабатывал. А через год зимой возвращался вечером с работы, по дороге схватило сердце, присел осторожненько на обочине в сугроб и замерз насмерть.

Галка после девяти дней запила. Потом пропала. Видели, как она пошла на пруд. Но не нашли.

Другие говорили, что видели в городе. Расфуфыренную. В бриллиантах. С каким-то олигархом.

Времена изменились.

Даже кукушка на песочных часах

Песню поет другую.

Хен-Сю

Стекла очков поцарапались, помутнели. Ничего не видать. Но Пантелей Тихонович мужик рукастый, мастеровой. Купил алмазное сверло. Дрель ручную достал. В правом стекле дырку прокрутил посредине. В левом не вышло. Затупилось сверло, заскользило по стеклу, почти до дужки доползло, но потом уцепилось и просверлило. Надел. Стало виднее. В правом очке совсем прилично. Хотя обзор сузился. А в левом приходилось косить.