Крепость исчезла в тумане, за пеленой слез Ати. Он видел санаторий в последний раз. Он будет хранить о нем мистические воспоминания. Именно там он узнал, что жил в мертвом мире, и именно там, в самом центре драмы, на дне одиночества, ему явилось потрясающее ви́дение абсолютно непостижимого иного мира.

Возвращение домой продолжалось целый год или около того. Ати пересаживался с повозок на грузовики, с грузовиков в поезда (в тех регионах, где железной дороге удалось выдержать войну и одолеть ржавчину), а с поездов на телеги (там, где цивилизация опять пропадала). А иногда и пешком или на муле, через крутые горы и дикие леса. Тогда караван полагался на волю случая и своих проводников и продвигался со всем упорством, какое только возможно.

В конце концов состав прошел не менее шести тысяч шабиров, прерываясь на изводящие еще больше бесконечные остановки в самых разных местах, в лагерях для перегруппировки и диспетчерских центрах, где огромные толпы людей в полной неразберихе встречались и расходились, терялись и находились, формировались и расформировывались, а затем безропотно размещались, чтобы разумно распорядиться временем. Караванщики ждали приказов, которые не приходили; грузовики ждали запасные детали, которые никак не могли достать; поезда ждали, пока восстановят рельсы и реанимируют паровоз. А когда наконец все было готово, вставал вопрос о машинистах и проводниках, нужно было срочно бросаться на их поиски, а затем вновь терпеливо ждать. После множества розыскных уведомлений и неожиданных встреч выяснялось, что они уже чем-то заняты. Причины назывались самые разные, использовались как избитые темы, так и новые: машинисты отбывали на чьи-то похороны, проведывали тяжелобольных друзей, решали семейные проблемы, участвовали в неких церемониях, отдавали пропущенные ранее пожертвования, но чаще всего – и это абистанцы беспринципно считали самым незначительным грехом – они бросались заниматься какой-нибудь волонтерской работой, чтобы набрать положительные баллы перед следующим Благоднем. Они оказывали помощь там, где в ней нуждались: здесь восстановят башню какой-нибудь мокбы, там выкопают могилы или колодцы, перекрасят мидру, проверят списки паломников, помогут спасателям, поучаствуют в поисках пропавших людей и тому подобное. Такая добродетельность подтверждалась обычной запиской, без каких-либо печатей, которую предъявляли в комитет Благодня в своем районе; никто не жульничал, так как представление документа сопровождалось принятием присяги. В общем, теперь каравану оставалось только найти высокопоставленного чиновника, который выдаст разрешение на выход из лагеря. Разумеется, наверстать потерянное время уже не представлялось возможности, так как дорога, по которой предстояло идти, сулила лишь очередное мучение, достигавшее кульминации в сезон дождей.

На все это и ушел целый год. При исправном грузовике, хороших дорогах от начала и до конца, благоприятной погоде, надежных проводниках и полной свободе передвижения шесть тысяч шабиров можно было бы преодолеть стрелой, за какой-нибудь месячишко.

Как и любой другой абистанец, не считая паломников и караванщиков, которые заходили чуть дальше и знали чуть больше, Ати не имел никакого понятия о размерах страны. Он представлял ее необъятной, но как можно говорить о необъятности, если не видишь ее своими глазами и не касаешься руками? И что это за рубежи, которых никогда не достичь? Уже само по себе слово «рубеж» провоцирует вопрос: а что же там, за рубежом? Только Достойные – великие пастыри Справедливого Братства и начальники Аппарата – знали и это, и все остальное, они определяли и контролировали знания. Для них мир был мал – они держали его в руках; у них имелись самолеты и вертолеты, чтобы проноситься по небу, и быстрые суда, чтобы бороздить моря и океаны. Все замечали, как мчится их транспорт, все слышали, как рычат моторы, но самих Достойных никто не видел, поскольку они никогда не приближались к народу, а обращались к нему через