Головастов… На чистой глади пруда фитопланктон появляется как чудная природная случайность, но пройдет день-другой-третий – и вот уже он задушил водоем своими цепкими щупальцами: и рыба дохнет, и купаться невозможно, и воняет. А теперь представьте, что фитопланктон обретает человечий мозг, полный реакционных идей, – вот тогда держись, цивилизация! Задушит!

Чтобы быстрее уснуть, Дорофеев продолжал тереть свой мизинец подушечкой большого пальца. Уже намечалась мозоль – но тут до Виктора донесся шепот: «…правой не загребай, левой не отставай, глаза от ветвей защищай… ночь пережди, снова иди, на солнце гляди… к озеру придешь, в воду войдешь, меня позовешь… рыбу лови, как в фонтане Треви, дальше живи…»

Казалось, и не спал вовсе, а уже подъем. Забухтели. Включили идиотское радио. Южного, лягушонка в коробчонке, развязали. Кто-то его ночью дерьмом обмазал – обидел он в отряде многих, отомстили. Рычал, пытаясь самостоятельно разогнуть позвоночник, да где там. Помогли разогнуть, уложили на кровать. Еды и питья принесли. Даже сигарету раскурили и сунули меж губ. По отношению к приговоренному такое принято.

Перед Виктором предстал Шершень. Промямлил, что вызывает Волчок. И Петра чтоб с собой привел. Потопали в Волчковый закуток. Урка лежал, моргая жидкими глазами. Завидев Виктора с Петром, прицелился в них из пистолета, состроенного из указательного и среднего, типа в шутку. Стрельнул: ту-дыжь! Дунул в якобы раскаленное дуло.

– Эй, политические… Надеюсь, что сделаете все как надо. Сам с вами не пойду. Но учтите, у меня внимательные ноздри, все вижу, все чую. Кривуля, Драп и Бородавка проследят, чтобы сработали на совесть. Дорофеич, ты палачом, а Борщ – на подхвате. Борщом он звал Петра Свекольникова.

Впереди Кривуля с Бородавкой тащили под руки едва перебиравшего ногами Южного. Дерьмо со лба не дали смыть. За ними топтыжкой вышагивал Шершень, беспрестанно оборачиваясь на плетущихся следом Виктора и Петра, те попеременно несли развалюху-бензопилу. Замыкал группу Драп, малоразговорчивый тип с синими наколками на шее. Он нес на плечах три топора. Дошли до начала предполагаемой лежневки за час. Прогулка всем размотала нервы.

Южного привязали к дереву. Удивительно, но он не вырывался, не нюнил, даже не просился в туалет. Был совсем уже поконченный и дышал через раз. Остальные шестеро – включая Шершня – стали готовить бревна к укладке. Вятское июльское солнце подмигивало сквозь кроны. Виктор с Петром валили сосняк. Бензопила, на удивление, не подводила. Вкусно запахло мокрыми опилками. Шестерки Волчка обрубали ветки. Бородавка, излишне суетясь, саданул себе по ноге, густо завыл. Все скучковались около него, глядели на рану. Пустили по легкому матерному словцу – ничего серьезного, до конца срока заживет четыре раза.

Спустя три часа пересчитали бревна. Для десятиметровой лежневки вполне достаточно. Драп дал отмашку.

– Кончать надо, – бросил он Виктору. – Палач, выбирай инструмент. Топор или бензопила.

Шершень засуетился:

– Тебе тут что, техасская резня бензопилой?

Драп не обратил на его слова внимания:

– Выбирай, я сказал.

Петр вмешался:

– Драп… Может, ты сам его того… – голос его дрожал. – Сам его… У тебя лучше получится. А мы с Витьком деньгами воздадим. Отработаем.

Драп сделал зверскую рожу. Петр вывел его из себя.

– Выбирай, я сказал. Ну!

Виктор показал взглядом на бензопилу. Петр сделал круглые глаза.

– Бери, политический. Вырежь у Южного под сердцем законное клеймо.

Виктор поднял пилу. Было ощущение, что все это делает другой человек. В голове разлилась тяжелая изотопная ртуть.