Яичница была съедена, сигарета закурена, первая банка открыта.

Артем пытался собраться с мыслями.

– Так. Теперь расскажи мне, что с вами случилось.

Девочка заерзала.

– Можно без имен, если уж так все серьезно. Просто обрисуй ситуацию. Скорее всего, все не так плохо. И в скорую вам можно, и вообще, вы… – он немного запутался, усталый после бессонной ночи и всех ее переживаний, – В общем, вы преувеличиваете. Я думаю. Но мне нужно узнать, что произошло, чтобы понять, прав ли я, или все действительно так уж серьезно.

– Нет, в скорую нельзя, – быстро ответила девочка.

– Ну так объясни, почему? Или я сейчас же вызову врача и избавлюсь от вас обоих, – Артем, конечно, не сделал бы этого (во всяком случае, не удостоверившись в безопасности подобного шага) и поэтому сказал резче, чем хотел.

Девочка глядела в пол. Артем успел докурить сигарету и почти допить банку, когда она наконец подняла глаза и робко предложила, – Давайте, мы просто уйдем?

Артем застонал. Ну и как с ними разговаривать?

– Не надо никуда уходить, – злобно сказал он, чувствуя, что его шантажируют, и вполне успешно, – А вот утром или объяснитесь, или я вызову скорую. Но сами вы никуда не пойдете.

Помолчали. За окном шуршала метла первого дворника. Крякнула открываемая банка.

– Помните, я говорила, что оттягиваю боль? Вы не поверили.

– Многие бы не поверили, – улыбнулся Артем, – Предлагаешь эксперимент?

– Да, – серьезно кивнула девочка, – Будет не больно, правда.

– Давай. Тебе нужно меня касаться, да?

Он протянул через стол руку, девочка, чуть помедлив, обхватила его запястье. Ладони у нее были холодные и шершавые.

Артем, захваченный странным предвкушением (а вдруг и правда?), взял вилку, и быстро ткнул себя в плечо.

– Аааа, блядь, – тут же заорал он.

– Аааааай, – вторила девочка.

Наверное, удар получился сильнее, чем Артем хотел. Или он до некоторой степени действительно рассчитывал ничего не почувствовать.

– Тебе-то чего орать было? – спросил он, потирая плечо. Болело довольно-таки ощутимо.

– Испугалась.

– Чудесно. И зачем была эта глупая шутка?

– Просто слишком быстро, – расстроенно сказала девочка, – Нужно, чтобы вы постоянно чувствовали боль. Тогда получится.

Артем подозрительно посмотрел на ребенка. Вроде бы не смеется.

– Постоянно чувствовать боль. Предложение соблазнительное, ничего не скажешь.

– Не постоянно. Ну, какое-то время, – кажется, она всерьез расстроилась, – Извините.

Артем, чувствуя, что примерно так и начинаются все истории о учителях, над которыми глумятся дети, вздохнул и ответил, – Давай на ты. И как тебя зовут?

– Давайте, – улыбнулась девочка, – Меня зовут Гипнос, а моего брата – Танатос.

Артем кисло улыбнулся, – Очень…мило. Я Артем.

Несмотря на бессонную ночь и выпитое пиво, он долго не мог заснуть. Ворочался, то закутывался в одеяло с головой, то спускал его, зыбкий, колеблющийся свет раздражал, Артем злился. Единственную кровать занял раненый мальчишка. Кроме кровати у Артема была только раскладушка – древняя, с причудливыми изгибами алюминиевых дуг, сверкающих тысячами царапин, с деревенским, в мелкий цветочек, вытертым ситцем. Артем не был джентльменом. Будь девочка хоть года на четыре постарше, он преспокойно бы забрал раскладушку себе, а ей бы постелил на полу. Но девочке с древнегреческим именем было двенадцать лет, если не меньше. И Артем лежал на полу кухни, старательно отгоняя мысль о том, что по его спящему телу будут бегать тараканы.

Серыми, потертыми волнами вплывал в комнату ненастный утренний свет. С угрюмой размеренностью через равные промежутки скрипела по асфальту дворничья метла. Звук то приближался, то отдалялся, словно дворник хотел подойти к его дому, но все не решался. Упокоенный этим размеренным шуршаньем, Артем наконец начал засыпать, бессвязно думая: «Гипнос и Танатос, сыновья Никты-ночи. Ну что же, хорошо, что нынешний готы подводят столь глубокий базис под свою… под свою идеологию, да. Гипнос и Танатос, сыновья Никты-ночи. И еще что-то про медные и костяные ворота, из которых выходят лживые и пророческие сны…».