– Не зазнавайся, nenna[3], – мягко пожурил ее отец, и я усмехнулась, когда Джесс покрылась белыми пятнами. Они всегда проступали, когда та начинала юлить и ерничать, скрывая ложь. Теперь сомнений в ее жульничестве не оставалось.

– Ты играешь в команде с мамой, милая, так что не подставляй ее. Каталин, amada![4] Твоя очередь.

Я взглянула на маму и улыбнулась, заметив, что та совсем не следит за игрой, глядя в телик. Она никогда не любила карты, даже когда они лишены азарта и служат лишь предлогом для семейных застолий. Здесь с ней был солидарен только Эшли: в такие моменты он предпочитал запереться у себя в комнате с чертежом ракетного двигателя, за который надеялся получить грант в инженерно-космическом университете. Каталин лениво потянула лимонную воду из стакана и вздохнула с напускным безразличием.

– Метиас, ты же знаешь, что я не умею в это играть. Сколько лет уже пытаюсь! Какой в этом смысл?

– Amada, – отец покачал головой, расстроенный, – я же сто раз объяснял! Необходимо просто собирать карты, одинаковые по масти или…

– А я согласна с мамой, – Джесс небрежно сбила локтем стопку сложенных карт и сверкнула глазами в мою сторону. – Какой смысл играть, когда вы уже давно умерли?

– Джесси! – вспыхнула я, ощутив болезненный укол где-то под ключицей недалеко от сердца. – Что ты мелешь?!

– Ничего страшного, – отмахнулся Метиас и перегнулся через стол. Только тогда я заметила, что вся его шея под вискозной рубашкой покрыта черными болячками. – Мертвецам не свойственны обиды.

– Я о том и говорю, – довольно улыбнулась Джесс.

Дыхание сперло. Болезненный укол под ключицей оказался не чем иным, как ужасом – именно его я почувствовала, когда отец вытащил из-под стола руки. Суставы торчали, вывернутые наизнанку, и все они оказались усеяны осколками лобового стекла.

– Папа, – прошептала я, и меня не хватило на большее. Его всклоченные волосы были красными от сгустков крови, застрявших в них. Метиас растерянно улыбнулся, будто его изувеченное тело вовсе не доставляло ему дискомфорта.

Я посмотрела на маму. Аквамариновые глаза остались прежними, но внешне она сделалась под стать отцу: скрюченная и искалеченная. Длинные пальцы, которые часто порхали над фортепьяно в нашем доме у озера, были переломаны. Под ее подбородком алела ровная полоса – ровно в том месте, где маме отрезал голову отскочивший капот в страшной аварии.

– Если бы не этот сон, – тихо произнесла Джесс, не сводя с меня упрямых зеленых глаз – в точности как мои собственные, только с крапинками серого у зрачка. – Ты бы хоть вспомнила обо мне?

– Джесс, – выдавила я, и мир вокруг зарябил, побелев, будто мне в глаза прыснули кислотой. Наша уютная прованская кухня начала таять. Я попыталась встать из-за стола и выронила кипу карт, почувствовав боль. Обожженные пальцы покрылись пунцовыми волдырями. По кухне разлетелись пестрые масти, окропленные моей кровью.

Джесс встала тоже. В мгновение ока она лишилась всего, что делало ее собой: лицо покрылось паутинкой чернеющих вен, шоколадные волосы полезли клоками, а губы обнажили ряд акульих зубов.

– Ты худшая сестра на свете, Джейми. Как бы я ни выглядела, ты все равно меня не узнаешь. Ты никогда меня и не знала.

Я увидела невинное лицо мальчика, перепачканного в копоти и кашляющего от смога в легких, а затем сестра нависла надо мной, обратилась банши и завизжала.

Мозолистые пальцы Криса впились в мои плечи, и он с силой встряхнул меня.

– Джем! Джейми! Ты слышишь? Посмотри на меня!

В ушах все еще стоял гулкий визг моей младшей, изуродованной сестренки. Лишь спустя несколько секунд я пришла в себя и поняла, что вопль принадлежит вовсе не ей, а мне.