– Ты чего хамишь? – спросил Игорь сипло.

– Прекратите вы! – испуганно вскрикнула Света. – Мы зачем собрались? Мы мамулечку мою поминаем… И так тяжело, а вы…

Младенец зарыдал. Державшая его женщина встала и закачала свертком из стороны в сторону, издавая шипящие звуки.

Виктор волком смотрел на Игоря. Вскочил:

– Пора!

Он вытаращился на дочку, перевел бешеные глаза на жену. Развернулся, пошел по коридору.

– Бескультурье, – проскрипел старик из Хотькова.

– Опасно… Вдруг чего… – Лена глотала звуки. – Нажрался, скотина! Я ему завтра устрою!

Было слышно: Виктор, чертыхаясь, возился с замком.

Лена поцеловала Свету, потрепала по стриженой макушке Игоря.

– Простите! Стой ты!

Побежала.

– До свидания! – звонко сказала Таня и тенью метнулась за матерью.

Виктор недолго был во власти алкоголя, а всего верней – просто выделывался.

От выпитого он не столько даже раскраснелся, сколько порыжел, весь превратившись в одну яркую веснушку. Он пританцовывал, раскачиваясь и подлетая тучным телом, пристукивал башмаками и тоненько блаженно повизгивал, как младенец на материнских руках. В узком и длинном небе над переулком давились облака.

Лена твердила ему главное, что ее мучило и жгло:

– Витя, ты дальше не пей! Ты дальше только не пей, ладно? Витя! Пойдем вон в тот дворик! Посидим! Таня водички купит. И поедем потихоньку…

Переулок был практически пустынен, и это окрыляло Виктора счастливым чувством беспредела.

Напротив старинного дома, который только что покинули Брянцевы, стоял особняк. На внушительной деревянной двери под козырьком тусклым золотом переливалась табличка с черными крупными буквами “Московская Патриархия”. Поодаль меж двумя окнами, укрытыми белоснежными занавесками, на выпуклом квадрате стены была наклеена листовка, желто-лимонная, вероятно, от солнца, длительного висения и клея. Сверху в половину листовки была черно-белая фотография: молодое, стыдливо-блудное лицо, туника вроде простыни и головной убор вроде полотенца, как некоторые женщины накручивают на волосы, выйдя из ванной. В левой руке богиня держала жезл, а правой благословляла.

Виктор коснулся ладонью губ, чмокнул, сделал размашистое движение рукой и всей пятерней хлопнул по листовке:

– Мадам, пойдемте танцевать!

– Тебя милиция заберет! – Лена воровато оглядела переулок.

– Ты чего нос воротишь? Не ревнуй меня к ней! Это же кар-тин-ка. Ее ж твоя мачеха и клеила. Нет Валентины, а бумажка висит!

Дверь особняка открылась, на порог выкатился плотный мужичок в костюме и закурил, буровя их пытливым взглядом.

– Пап, пойдем! – жалобно позвала Таня.

– Дочери бы постыдился! – сказала Лена.

Виктор запрокинул голову к облакам, как будто высылая в небо невидимые стрелы безумия. Вернув голову, сказал с безоружной зевотой:

– Да чо вы прилипли, как репей. Идем!

Он пошел быстро и увлеченно, точно бы к какой-то цели. Лене и Тане ничего не оставалось, как следовать за ним в дурманном запахе водки.

– Папа, не беги так! – говорила Таня, заглядывая отцу в его решительное, неожиданно монументально затвердевшее лицо.

– Пускай проветрится! – возражала Лена. – Чего теперь Кузяевы скажут? Я им хвасталась: “Молодцом Витечка, пить умеет, а уж если пьет, то не пьянеет”. Вот тебе и Витечка! – Она начинала пилить мужа, улавливая, как он теряет хмель. – И время нашел: маму мою вторую хороним… А он… Всех нас разом загнать в гроб решил…

Виктор, не отвечая, свернул на Пречистенку и пошел в сторону метро “Кропоткинская”.

– Мы домой поедем, да, пап? – спросила Таня.

– Попробуй мне бутылку взять! – сказала Лена. – Сама в милицию сдам.

Перешли по зебре, остановились у метро.