Во-первых, попытка немцев перехватить инициативу и «парализовать противника» на Западном фронте вполне предсказуемо провалилась ввиду недостатка выделенных сил и нехватки горючего, а 3 января союзники перешли в контрнаступление, которое развивалось медленно, со скрипом, но вполне успешно. О чем британский премьер 5 января уведомил Москву: «Битва в Бельгии носит весьма тяжелый характер, но Эйзенхауэр и Монтгомери считают, что мы являемся хозяевами положения».

Во-вторых, в преддверии Ялтинской конференции трех держав Сталину важно было взять под контроль всю территорию Польши. Пришла пора поставить точку в долгой дискуссии с Лондоном и Вашингтоном о судьбе польского государства. 31 декабря 1944 года заседавший в Люблине Польский комитет национального освобождения, «выражая волю миллионов трудящихся», объявил себя Временным правительством.

Президент Рузвельт настойчиво уговаривал Сталина не торопиться с его официальным признанием, учитывая «тот факт, что пока лишь небольшая часть собственно Польши, лежащая к западу от линии Керзона, освобождена от германской тирании, и поэтому неоспоримой истиной является то, что польскому народу не было предоставлено возможности высказаться в отношении Люблинского Комитета». Иосиф Виссарионович ответил, что Президиум Верховного Совета уже принял по этому вопросу положительное решение, и «это обстоятельство делает меня бессильным выполнить Ваше пожелание».

6 января 1945 года в Москве было опубликовано сообщение о признании Советским Союзом «народно-демократического правительства» Польской Республики. Дело оставалось за малым – под прикрытием советских танков доставить это марионеточное правительство в Варшаву и поставить мир перед свершившимся фактом, окончательно выбросив на свалку истории «кучку польских эмигрантов в Лондоне».

В-третьих, сосредоточение советских войск на висленских плацдармах, начавшееся сразу после Нового года, было практически закончено уже к 9 января. В числе прочих соединений исходные районы заняли танковые армии, держать которые на столь ограниченном пространстве в течение двух недель не имело смысла (так, армия Рыбалко переправилась на сандомирский плацдарм к утру 5 января) – плацдармы под завязку были набиты людьми и техникой. На магнушевском плацдарме уместились 23 дивизии и 5348 стволов артиллерии, на пулавском – 16 дивизий и 3324 ствола (не считая зенитные установки и гвардейские минометы). 8-я гвардейская армия имела полосу наступления около 7 километров по фронту, в которой на глубине до 5 километров размещалось 75 – 80 артиллерийских полков.

Главный комиссар 3-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенант Н.К. Попель красочно описывает эту картину:

«Установленные по квадратам сотни танков, пушек, машин, десятки тысяч солдат заполняли, казалось, каждый метр, исключая дороги. Под любым деревом была зарыта пушка, или танк, или боеприпасы, и когда наверху, покрякивая, словно ночная утка, пролетал снаряд, невольно думалось: «Попадет, промахнуться здесь невозможно». Плацдарм напоминал мне персидский ковер, где не бывает места без узоров и полосок: так и здесь нельзя было найти кусочка, не перекопанного землянками, траншеями и котлованами».

И всюду «царила глубокая уверенность в успехе». Особенно в штабах. Те же, кто сидел в окопах, несмотря на заклинания, что «немец уже не тот», знали – легкой прогулки не будет. Это настроение отметил Илья Эренбург: «Все понимали, что дело идет к концу, но никто не был уверен, что до него доживет... Близость развязки делала смерть особенно нелепой и страшной». И даже «пораженческие» настроения в красноармейской среде имели место быть: «Вот мы немца до Волги допустили и там разбили, а теперь он нам где-нибудь постарается Сталинград устроить».