Придя к пониманию многофакторности причин и предпосылок революции, современная историческая наука видит саму революцию как явление плюралистичное, принципиально сложное и многоуровневое по своей природе. Диалектический взгляд на революцию как на единый, но сложноорганизованный процесс со множеством составляющих его компонентов позволяет глубже осветить традиционные и поставить новые вопросы, которые прежде находились вне научного поиска. В частности, проясняются все дополнительные грани развернувшегося в России перехода от традиционного к гражданскому обществу.

Россия, по определению академика Л.В. Милова, является страной с недостаточным прибавочным продуктом, на психоментальном уровне это вело к повышенному чувству справедливости и порождало эгалитарные ожидания в ходе революции. Как пишет вслед за такими авторами, как В.М. Бухараев и Д.В. Люкшин, Н.Д. Ерофеев, это обернулось своеобразным реваншем архаики.33

Как справедливо заметил современный исследователь Р.А. Белоусов, если Временное правительство получило от царского режима деформированную, но в целом еще жизнеспособную экономику, то пришедшей ему на смену большевистской власти после нескольких месяцев господства либералов досталось совсем иное наследство: ее предшественники умудрились в сжатые сроки расстроить важнейшие звенья российской экономики. Тем самым "стартовые экономические условия" второго этапа революции были ощутимо хуже, нежели в феврале.34

В.А. Никонов подчеркивает, что не следует забывать о том, что разрушение многовековых форм российской государственности произошло именно в феврале-марте 1917 года и именно тогда было положено начало лавинообразной общественной дезинтеграции. С точки зрения исследования крушений России Февральская революция важнее Октябрьской35.

Достаточно значимой для новейшей историографии является проблема гуманитарного измерения революции. Благодаря этому подходу к революции удалось совершенно по-новому осветить многие традиционные темы. Заметим, что эпохальными и судьбоносными революционные перемены выглядели с точки зрения нации в целом. А как они воспринимались при взгляде снизу? Распад социального пространства создавал ситуацию, которую один современный историк вполне справедливо назвал жизнью в катастрофе36. Другой современный исследователь даже утверждает, что революционный период в плане положения населения был самым тяжелым не только в XX в., но и за три предшествующих ему столетия37.

Одной из основных тенденций современной западной историографии является отказ рассматривать революцию 1917 г. как резкий и радикальный разрыв с предыдущими социально-политическими и экономическими практиками. Теперь революция воспринимается как часть системного кризиса империи, вызванного Первой мировой войной, и завершившегося только с прекращением Гражданской войны. Американский историк П. Холквист в книге с примечательным названием «Революция ковалась в войне: непрерывный кризис в России 1914–1921 гг.»38 выдвигает тезис о том, что русскую революцию следует рассматривать в контексте общеевропейского кризиса 1914–1921 гг., учитывая серьезные институциональные, политические и идеологические изменения, которые произошли в стране в годы войны. Таким образом, поворотным пунктом в истории России Холквист считает не 1917-й г., а 1914-й г.

Проблема изучения Великой российской революции находится в настоящее время в центре внимания многих исследователей. Так редакция журнала «Социологические исследования» опубликованием статей Б.Н. Миронова и В.В. Колбановского открыла дискуссию по актуальным проблемам революции 1917 г. в связи с предстоящим 100-летним юбилеем. В представленной статье Б.Н. Миронова предлагается достаточно оригинальный анализ русской революции 1917г. сквозь призму теории модернизации. Автор подчеркивает, что конфликт традиции и современности не вел фатально к революции, а лишь создавал для нее возможность, ставшей реальностью в силу обстоятельств – трудностей военного времени и борьбы за власть между оппозицией и монархией. В.В. Колбановский рассматривает Октябрьскую революцию как попытку прорыва к социальной эмансипации, освобождению человека от физического и духовного рабства. Отрицанием этой революции, считает автор, стала сталинская, основанная на насилии, терроре и лжи кентавр-система