– Может, другой? Тут дорогие товары.

– Тяжелый, – Халил приподнял рукой ящик, – дорога тоже нелегкая. Не берем его.

Китаец чертыхнулся и, не прося помощи у Халила, стал перетаскивать ящики обратно на склад. Халил попытался помочь, схватил ящик, тот, что потяжелее, но китаец почему-то запретил ему:

– Я сам. Готовь верблюдов.

Перенеся все ящики, китаец вышел со склада с какой-то тряпкой, вытер об нее руки и, проверяя крепления груза на верблюдах, увидел саженец.

– Черный тополь. Такие влагу любят. Побольше на корни намотать нужно, – он свернул свои тряпки и стал оборачивать ими саженец, – если смачивать не забывать, вода долго держаться будет. Главное, эти тряпки в дороге не снимать, чтоб корни не оголились.

Халил, махнув рукой в знак согласия, приказал верблюдам встать. Те с недовольным ревом поднялись с колен, мотая из стороны в сторону головами так, что с губ слетала пена.

Из города выехали через час. Попетляв по улицам, вырвались вновь в сады урюка и пригородные бахчи. Оазис кончился к вечеру, а наутро караван уже шел по такыру – сухой, потрескавшейся от солнца и дождей глиняной дороге. Бесконечные желтые пески Сандыклы потянулись со всех сторон, барханами переходя в прозрачное небо. Жара раздавливала, выжимая из путников последние капли влаги.

Китайцу все время чудились водоемы и колодцы, и он оживлялся, настойчиво указывая к ним путь. Халил, завернутый в плотный ватный халат, неторопливо выводил верблюдов к основному Туркестанскому тракту, не обращая внимания на выкрики попутчика. Сколько раз миражи уводили караваны в пустоту, сколько людей покоится в этих песках! Поверишь призраку – сам им станешь. Бура на то и потомок коспака[5] и туркменского дромадера, что воду чувствует за десятки верст. В ту сторону, куда показывает китаец, ни разу не повернул голову. Идет, не сбиваясь с шага, перетирая подошвами горячий песок.

К концу третьего дня такыр закончился и на земле появились островки травы. На тракте было уже спокойней. Китаец постоянно крутился рядом с грузом, то и дело проверяя его сохранность. Не забывал он также о саженце.

– Засохнет. Слышишь, Халил? Воды ему надо.

– Дойдем до первой реки, будет ему вода.

До реки шли еще двое суток. С первыми аулами и стойбищами появились и бродячие отряды.

Бандиты назывались то ибрагимовцами, то асановцами, то чомолаковцами, требовали платить им за дорогу, заверяя, что больше каравану опасаться нечего. Но через два перехода вновь появлялись на стоянках, вызывали Халила на разговор. Слушая и кивая, что оплата уже была и что караван не настолько загружен, чтоб платить всем и вся, упрямо требовали мзду.

– Я дважды уже давал, – упирался Халил, стоя перед верблюдами, – вы если так будете за дорогу брать, то кто по вашей земле ходить будет? Кто главный?

– Я, курбаши[6] Юсуп, – блеснул дулом револьвера лысый, с мясистыми ушами чомолаковец. – Чего упираешься, караванщик? Чего на рожон лезешь? Все платят, и ты будешь. А нет – вьюки заберем.

– А те отряды тоже твои? Раньше за всю дорогу от песков до перевала один раз платили. С чего правила поменялись?

– У кого оружие, – курбаши приподнял револьвер вверх, – тот и правила устанавливает. Я на своей земле, другие – на своей. Я к ним не лезу, они ко мне. Мне платят, я пропускаю. Десятую часть отдаешь или нет?

– Если нет? – Халил посмотрел в глаза курбаши. – Завтра у всех оружие появится. Всем платить, что ли? Одну и ту же землю на куски порвали и себя хозяевами назначили, а дальше и ее кромсать начнете? За каждый шаг моего нара деньги брать будете?

– Ахмад, Азиз! – крикнул Юсуп. – Этого связать. Не хочет по-хорошему.