Лет десять как построили каменную управу взамен старой из сруба, а не пришлась по душе: чужая какая-то, холодная, словно склеп. По ночам одному там жутко, будто воет в стенах кто-то. Потому и сердце не лежало обживаться: казенный стул со скамьей, стол из мастерской по дереву, что на Шубинской сопке, приволокли да шкаф соорудили для бумаг – вот и весь кабинет. А Тропицкому больше и не надо – служить ходил, но подолгу не засиживался.

Сегодня, впрочем, дел многовато, придется поработать. Приказ о мобилизации местного населения на германский фронт – окопы рыть. Считай, по всем аулам да джайлау теперь гоняются с казаками за этими новобранцами, ловят. Приказ дурацкий, необдуманный, на кой они там нужны, киргизы, – непонятно. Недовольство со стороны местных растет с каждым днем. На Тургае бандит местный, из кипчаков, Иманов, армию собирает: вслед за казаками по аулам скачет, народ подбивает на бунт.

Запрос в Омск уже отправлен, нужно усиливать Акмолинский гарнизон. Иманов – заноза, но сами виноваты: не раздавали бы таких приказов, не было бы проблем.

В дверь постучали.

– Заходи, Кривец, – опередил входящего Тропицкий. – Новостей за ночь много?

– Здравия желаю, ваш благородие, – по-военному отчеканил дежурный фельдфебель, поправляя сползающую с плеча винтовку. – Вы соколом пролетели, не успел доложить. Извиняюсь, значитца.

– Говори.

– Особо, значитца, немного. В слободе пара упырей друг друга ножом покромсали. В лазарете померли. Сарты мантышную после намаза открывают. Вы добро им зимой давали.

– Джалил? – сняв фуражку, спросил Тропицкий. – Куда им столько мантышных, кто ест эти манты?

– Пить-то им нельзя! – весело ответил Кривец. – Я, значитца, напомнил им, чтоб с вами согласовали. Точка в добротном месте, у мечети Татарской сразу. Эти сарты, если им не напоминать, всё вмиг забывают. Как ни приду за деньг… – фельдфебель запнулся и спустя мгновение закончил: – Ну, за нашим напоминанием, значитца, то всегда глаза – во! – Он сложил пальцы колечками над носом. – Ей-богу, сычи.

– Еще что? – хохотнул Тропицкий. – Тебе, Еремей Петрович, в цирке хорошо выступать. Как Вертинский. Петь умеешь?

– Нет, – посерьезнел дежурный, – после окопов голос отсырел… Еще что… А, вот. Караван прибыл-с.

Тропицкий привстал и впился глазами в Кривца.

– Какой именно?

– Бухарский, тот, что весной повел Халил по Туркестанскому тракту.

– Где он?! Да что ж ты ни мычишь, ни телишься?! – резко сорвавшись, заорал Тропицкий на смутившегося фельдфебеля. – Живо коляску мне!

– Ваш благородие, так я же сразу, значитца, к вам, известить! Как передали, я сразу к вам. В город только зашел.

– Кто с караваном? – чуть ли не простонал от нетерпения Тропицкий. – Сам Халил?

– А кто ж еще, – удивленно развел руками Кривец, – сам идет. Ну, верблюды, известное дело, с ним.

– Верблюды? – озадаченно переспросил Тропицкий. – Какие вер… Еще кто-то есть?

– Неведомо… Вроде нет! Точно – нет! Он со стороны слободки идет. Схомутать?

– Зачем? – потер виски Тропицкий. – Зачем… Китайца точно нет?

– Я, ваш благородие, сразу к вам! Как только узнали, значитца, как вы и велели, сразу… Китайца?

– Сразу к вам… Заладил одно и то же. Готовь коляску, – чуть успокоившись, сел обратно на стул Тропицкий.

Прибывший караван спутал все карты. Стало сразу не до Иманова, не до англичанина с проигравшими купцами и не до отчетов в генерал-губернаторство. Караван ждали уже как месяц. И вот он прибыл. Быстро собрав бумаги со стола в портфель, Тропицкий спустился с крыльца и сел в коляску.

– К Кубрину, на дачу, – сказал он кучеру и подтолкнул того рукой, – живо!