Тем временем из двери заводской управы вышли два человека. Один, одетый как рабочий и с кривой железкой в руках, бегом бросился к автомобилю. Вставив ее в отверстие под решеткой, он замер, ожидая водителя. Второй человек, лет пятидесяти, поджарый, в дорогом английском пальто, пошел к автомобилю не спеша, не отрывая от него взгляда и тоже явно любуясь. Потом он увидел Гурова с городовым, остановился и отрекомендовался.

– Воскресенский Владимир Григорьевич – управляющий. А вы, я так понимаю, местный пинкертон, – обратился он к Гурову.

– Гуров Федор Иванович – начальник сыскной части, – ответил Гуров, пожимая руку.

– Нравится? – спросил Воскресенский, кивая на автомобиль. – Тогда позвольте представить – Mercedes 65 PS. Знаете, что значит шестьдесят? Шестьдесят лошадиных сил. Шестьдесят! Представляете? Разгоняется до восьмидесяти миль в час. Но я не пробовал. У нас – негде. Дорог нет. Как говорится по-японски, «То яма, то канава».

Воскресенский рассмеялся, ненадолго замолчал, давая Гурову возможность переварить услышанное, и продолжил.

– С господином Майбахом, автором этого чуда, я даже имел честь быть лично знакомым, когда учился в Штутгарте. Большого ума человек. И поверьте мне, а я разбираюсь в технике: этот автомобиль войдет в историю. И для меня как человека, который уже три дня на нем ездит, теперь если автомобиль – то только Mercedes.

Воскресенский снова замолчал, не отрывая взгляда от авто, а потом спросил:

– Вы ведь ко мне шли, как я понимаю. Вам в город не надо? Могу подбросить, заодно и поговорим.

– Поговорим? – спросил Гуров, зная, что звук, издаваемый этими чудесами техники, никак не дает находящимся в них возможности разговаривать.

Воскресенский рассмеялся.

– Поехали.

Он подошел к автомобилю и протянул Гурову очки. Гуров снял котелок, натянул огромные очки, снова надел котелок и взобрался на место пассажира. Воскресенский сел рядом, рабочий крутанул железку, и Гуров понял, что поговорить они смогут. Двигатель работал едва ли не вдвое тише, чем на обычных автомобилях, и вместо привычного треска издавал ровный глуховатый шум.

Воскресенский посмотрел на Гурова, явно любуясь произведенным впечатлением. Затем он перевел вперед высокий штырь, торчащий слева, и они тронулись. Тот же рабочий, который заводил автомобиль, бросился открывать ворота. Они выкатились на Корсиковскую улицу, которая потом становилась Старомосковской, а ближе к центру – просто Московской. Зачем было по сути одну, пусть и самую длинную в городе улицу делить на три, Гуров не понимал. Жителю Санкт-Петербурга, который застраивался планомерно и, соответственно, улицы которого именовались более–менее логично, запутанность харьковских названий до сих пор казалась необычной.

Автомобиль был великолепен. Его рессоры будто скрадывали выбоины, двигатель урчал ровно, и только скорость немного пугала Гурова. Воскресенский ловко объезжал брички и самые большие ямы и только ближе к центру, когда людей и повозок стало больше, поехал медленнее.

До центра города они доехали быстро, поэтому долгого разговора не получилось.

– Кто-то мог проникнуть на территорию завода извне? – это было первое, что спросил Гуров.

– Очень сомнительно. Вы же видели забор. К тому же территория завода хорошо охраняется.

– Зачем? – спросил Гуров.

– Затем, что некоторые рабочие не прочь что-нибудь стащить, восполнив, таким образом, недостаток в заработной плате. Например – болты или гайки, инструмент… Да что угодно, что представляет хоть какую–то ценность. А с другой стороны – норовят протащить на завод что-нибудь спиртное. Покойный владелец, будучи убежденным трезвенником, всячески с этим боролся. Я же трезвенником не являюсь, но продолжаю борьбу: это влияет и на выработку, и на безопасность. Поэтому территория постоянно охраняется специальными людьми, которых отбирал лично я. Так что проникнуть и уйти незамеченным – не то чтобы невозможно, но очень сложно. Я даже не представляю себе, как.