Гуров ждал, пока вдова выплачется. Эта комната ему уже осточертела, и он принялся рассматривать аккуратную медную накладку с двумя шурупами, которая скрепляла треснувшую ножку стола. Еще час назад сыщики обратили на нее внимание и выкрутили шурупы, убедившись в том, что никакого тайника под накладкой не было, а также в том, что трещина в ножке не была проклеена, как это сделал бы всякий плотник. А вот слесарь, коим был покойный, решил проблему по-своему. Гуров попросил собрать нехитрую конструкцию снова – не сидеть же ему за трехногим столом. Вообще в комнате, то тут, то там, чувствовалось присутствие, как сказал Воскресенский, весьма «рукастого» мужика.

Через пару минут вдова начала успокаиваться, достала платок и принялась вытираться. Крови она по-прежнему не замечала, растирая ее по лицу, отчего вид стала иметь комичный и еще более жалкий. Гуров задал вопрос, который у него оформился буквально только что.

– Супруг ваш был человек с руками, я вижу. Много чего делал по дому… У него ведь какая-то мастерская была, да?

– Да, – ответила всхлипывающая вдова. – Сарай во дворе, первый слева, я ключ дам.

Женщина тяжело наклонилась, чтобы встать, и тут в комнату вошли Степаненко и Окунский.

– Приветствую вас, Федор Иванович,– сказал Окунский и, не обращая ни малейшего внимания на вдову с размазанной по лицу кровью и вообще на происходящее вокруг, тут же продолжил.– И не извиняйтесь за то, что вызвали меня в столь поздний час. Вы буквально спасли от кошмарного мероприятия. Моя супруга потащила меня к Хариной слушать столичного поэта. Бальмонт некто, слышали? Дамы, кажется, были в восторге. Бородка клинышком, шевелюра… Красавец, одним словом. Хотя меня этот субъект насторожил. Опасные у него идеи, доложу вам. Да и стишки так себе. Сплошная пошлость.«За сладкий восторг упоенья я жизнью своей заплачу! Хотя бы ценой преступленья – тебя я хочу!» Манифест насильника, ни дать ни взять.

Окунский рассмеялся, плюхнулся на стул и стал выкладывать на стол из саквояжа, похожего на докторский, листы бумаги и письменные принадлежности.

–Так что ваш человек вовремя освободил меня из этого поэтического плена, – сообщил он, подытоживая, и перешел к делу. – Что тут у нас? Обыск?

– Да, – ответил Гуров.

– Давайте сюда понятых тогда, – сказал Окунский.

Гуров попросил Степаненко найти понятых, оставил в комнате со вдовой Пахло, потому что при нем женщина не решилась бы вести себя со следователем неподобающе, и, взяв у нее ключ от сарая, вышел из комнаты, по дороге прихватив одного из надзирателей, возившихся в предбаннике. С собой они взяли три свечи.

Подойдя к сараю, сыщики сразу заметили навесной замок, который болтался на одной петле. Вторая была выдрана из деревянной двери, причем выдрана непрофессионально. Судя по оставшимся на дереве отметинам – у кого-то далеко не с первого раза получилось выломать петлю, и сделано это было не вполне подходящим инструментом –каким-то совсем мелким ломиком или даже крупной отверткой.

Сарай вполне ожидаемо оказался не свалкой хлама, держать который в доме было негде, а выбрасывать жалко. Это была маленькая, но аккуратная мастерская с кучей слесарного инструмента, верстаком с тисками и бесчисленными коробочками. Тут тоже кто-то поработал: коробочки были выдвинуты, а штук пять просто стояли на верстаке, хотя их место явно было на одной из многочисленных деревянных полок.

Гуров тут же обратил внимание на необычно мягкий земляной пол и, посветив свечой, увидел, что поиски неизвестного увенчались успехом. Пол был весь как будто исколот или изрыт, вполне возможно – тем же инструментом, которым отломали петлю, а в углу виднелась небольшая ямка, разумеется – пустая.