Мисс Дю Пьен остановилась, хитро улыбнулась, крепко сжав тонкие губы, и произнесла высоким голосом, точно декламируя:

– Достаточно для того, чтобы вы заскучали.

После, деланно посмеявшись, но так и не ответив ничего конкретного на мой вопрос, женщина, чуть задрав свой маленький острый носик, важной походкой направилась в сторону громоздкого двухэтажного здания, разделенного на женский и мужской корпуса, соединенных просторным вестибюлем. В этой же больнице находился морг, неофициально принадлежащий мисс Дю Пьен, знающей про все, что касалось умерших здесь пациентов.

Оказавшись в палатах Бедлама, люди с душевными расстройствами, связанные и сидевшие с утра до ночи на деревянных скамейках, кричали, прося помощи, отчего по всему телу пробегала нервная дрожь, а тех, кого прятали в больницу насильно, убеждали в том, что они сошли сума, заставляя жить в вечном неопределенном чувстве жути.

Над самыми беспокойными ставились эксперименты и проводилась резекция коры головного мозга, от которой больные переставали испытывать любые эмоции и становились недееспособными.

При входе в Бедлам могло сложиться впечатление, будто это на самом деле музей, а не место скопления психически нездоровых личностей. Весь вестибюль был полностью отделан темным деревом, паркет начищен и отполирован настолько, что он мог заменять зеркала, посередине располагалась массивная резная лестница, сделанная из ясеня, а чуть подальше от стойки регистрации находился малахитовый камин, обставленный диваном и креслами, почти сравнимыми с мебелью зажиточного мистера Мура.

Все в этом месте хотело сбить с толку поступавших больных, отвлечь от приближающегося кошмара, и у больницы получилось бы это сделать, если бы не здешний запах, портящий все представление.

Едкое амбре из этилового спирта, хлорной извести, пахучих мазей и стерильных бинтов моментально возвращало в суровую реальность, напоминавшую о существовании корпусов, где лампочки тускнеют с каждым днем все сильнее, где напольная плитка, вся в сколах и въевшихся пятнах, видела не один век, и где на стенах облупилась грязно-зеленая краска, оголявшая надписи, сделанные безумными пациентами.

Казалось, что по ночам сумрак здесь обретал форму, таинственно передвигаясь по длинным темным коридорам и сквозя через множество наполовину разбитых окон.

Клаудия попросила подождать ее в вестибюле, пока мертвое тело перенесут в морг, и она сможет детально рассмотреть его.

Время шло, женщина не появлялась. Я решил подробнее изучить письмо от потенциального убийцы, которое получил ранее на ужине у Бенедикта. Единственное, что мне бросилось в глаза – это имеющийся у печатной машинки дефект, выражающийся в том, что почти все буквы на бумаге едва заметно двоились.

Не разглядев для себя больше ничего полезного, я откинулся на бархатную спинку дивана и задремал под жалобные, приглушенные стоны больных.

– Мистер Брандт, просыпайтесь, – торопливо прошептала Клаудия, тормоша меня и присаживаясь рядом. – Есть интересная информация.

– Вы негодяйка, а значит, что заключение просто так не отдадите, – ответил я, сонно потянувшись и протяжно зевнув. – Какие имеются пожелания?

– Удивительная проницательность. Не хотите посетить сегодня поздним утром ресторан в Кенсингтоне?

– Вы приглашаете меня на свидание?

Она закатила глаза, после чего посмотрела на меня так, что мне сделалось стыдно за свой глупый шуточный вопрос, и сказала:

– Я приглашаю вас позавтракать.

– Боюсь, мне придется отказать вам и воспользоваться помощью другого патологоанатома. В данный момент у меня нет возможности принять ваше предложение.