Полагаю, что именно так у бабушки завелся поклонник, который дарил ей по пятницам большую корзину роз. Эти дары имели самые высокие шансы на выживание. Все остальные букеты, которые доставлял флорист, заканчивали свою жизнь в мусорке.

В это воскресенье мы, как обычно, варили мясное рагу для уже готовой яичной лапши – длинные, широкие полоски теста, замешанного из шести желтков: белки же бабуля смывала холодной водой в раковине. Дед бы удавился, если бы я решила повторить это на нашей ташкентской кухне. Шесть яиц для лапши в той реальности были непростительным расточительством, а смывать белки могла позволить себе только дочь кулака, типа бабушки, о чем не забывал припоминать дед: “Госпожа, мать её!”.

– Рагу получается особо деликатным, если варишь его не менее трех часов на маленьком огне, постоянно помешивая. И смотри, булькать оно должно едва-едва, – она делает дирижерский жест руками, потом протягивает мне деревянную лопатку и ставит таймер на три часа.

– Что-о-о? Три долбаных часа мне надо стоять над ним?! Это никогда не закончится! – возмущаюсь я.

– Нетерпеливость – плохая черта для девушки. Так ты никогда не встретишь своего принца.

– Не очень-то он мне и нужен, – бормочу себе под нос.

Но потом беру лопатку и смиренно мешаю, все три часа мечтая о том, что мой принц будет очень похож на Леонардо, но профессию я бы ему заменила на нечто более земное. Пусть будет кондитер или, на крайний случай, врач.

Запахи лаврушки, розмарина, жареного лука с сельдереем и красного вина вводили в измененное состояние сознания, и я видела, как за моей спиной вместе с бабушкой за столом сидели родители и рассказывали, что баба Нюра ни за что и никогда не отпустит сюда деда. Особенно на эту кухню из темного дерева с вышитыми белыми занавесками, где за столом в розовом пеньюаре с сигарой во рту сидит Сандра и режет лапшу, замешанную на шести желтках.

В дверь позвонили. Бабуля отряхнула руки, вытерла их о фартук и приказала:

– Пойди открой. Я сейчас.

Баба Саша исчезла в ванной, а я впустила в дом высокого, привлекательного мужчину с коробкой пирожных в одной руке и букетом роз в другой. Его некогда темные волосы уже почти побелели, будто их кто-то пересолил, а в сине-бирюзовых глазах, словно зелёные ящерицы, скакали отблески от коридорных ламп.

– Ке пьячере! Сей Ассоль, веро? Ке белла[19]! – кажется, он сказал, что рад видеть меня и что я красавица.

Я засмущалась и крикнула:

– Бабушка, это к тебе!

Мужчина вручил мне коробку с пирожными и корзину с пахучими бордовыми розами. Похоже, он хорошо разбирался в предпочтениях бабушки.

– Уже иду, – отозвалась она из ванной. Я обратила внимание, как он несколько раз поправил полы пиджака, когда услышал ее голос.

В дверях появилась бабушка, уже переодевшись в темно-красное бархатное платье, такого же оттенка помадой на губах, поцеловалась с ним по-дружески поочередно в обе щеки.

Ее глаза светились и, чтобы не показывать это мне, она несколько театрально приказала:

– Ассоль, накрой же скорее для моего друга! – она сделала акцент на последнем слове, будто я не понимала, что ради друзей не меняют наряд и не красят губы красной помадой.

Я передала Сандре принесенные подарки и она, ставя их на столик перед диваном, с раздражением произнесла:

– Алекс, я тебе благодарна, конечно, но не понимаю, зачем нам пирожные, если я сама их делаю? И потом, разве ты не знаешь, кто на самом деле лучший друг женщин?

– Сандра, ты просто чудо! – снова засмеялся Алекс.

Нет, это я не придумала. Это продублировала бабушка, как и его последующие расспросы, хорошо ли мне живется в этой стране, появились ли у меня друзья и прочее.