Муха снова полетела на вкусный запах к женщине и пристроилась в открытой от одежды расщелине между двумя большими выпуклостями. Там скопилось много вкусного пота, и было чем утолить голод. Муха притиснула хоботок к телу и стала промакивать капли, запихивать в рот. Она старалась не шевелить ни одной из шести лапок и двигала только жужелицами. От женщины поднималось тепло, вкусные запахи нектара фиалки, розы и другие. Было приятно сидеть. Вкусно слизывать. Выпуклости поднимались и опускались, отчего муха каждый раз опасливо напрягалась, но быстро привыкла и успокоилась. А зря! Женщина ударила ладонью и если бы тень мелькнула на долю секунды позже, то, наверное, рядом с убитым мужчиной сейчас лежал еще один труп. Но мухе повезло. Она заметила, успела взлететь, с бешеной скоростью замахав крыльями Потоком воздуха ее бросило на пол под голову, почти в кровавую лужицу. Муха мгновенно осмотрелась и со страху залезла под белую простыню, которой Босса только-только накрыли охранники. Там было темновато. Воняло ее любимым запахом. Муха огляделась. Поняла, что отсюда никому не видна. Почуяла резкий запах ликера на губах убитого. Поползла слизывать. Лизала долго. Наслаждалась не только едой, но больше безнаказанностью. Устала. Отползла вниз. Туда, где была рана, где темнел и начинал пахнуть самой любимой едой мозг.

Муха вдруг поняла, что пришла пора выбрасывать яйца. Примостилась, растопырила ноги и выбросила первую партию. Потом вторую, потом еще, еще. Устала. Всего было много партий. Между ними муха успевала проголодаться, покормиться розоватым мозгом и кровью. Когда отложила все, решила, что пора убираться отсюда. Иначе можно привлечь внимание людей и погубить потомство.

Муха выползла из-под простыни, проползла по полу, подальше от людей, почистила лапки, хоботок и взлетела. Поднялась над столом, выше, к лампе, уселась на стекле окна. Вспомнила, что прилетела оттуда. Захотела вылететь, но между ней и тем ярким и теплым миром с океаном запахов еды снова возникло нечто. Она отлетела, разогналась и попробовала выбраться. Больно ударилась. Упала на подоконник. Опять началось, как было тогда, утром, с той стороны этого невидимого. Там, за этим непонятно чем, улица, но не попасть – как стена. Муха карабкалась, пыталась сообразить, как удалось в тот раз и ползла, ползла вверх. Искала щель, отлетала, чтобы с размаху вылететь, но это, не видимое, останавливало, било по голове, не пускало. Муха падала на теплый, нагретый солнцем подоконник, очухивалась и упорно снова лезла. Наконец, одна нога провалилась в дырочку. Муха вспомнила, как было утром, стала делать также и вывалилась наружу. Ветер подхватил ее, понес от окна. Дом распался на куски, одни куски были блестящими, темно-прозрачными, другие из серых продолговатых прямоугольников. Мухе некогда было размышлять обо всем этом, она снова проголодалась, стала принюхиваться, почуяла запах помойки и полетела туда. Несколько раз меняла направление. Хитрый ветер путал ее, но она нашла. Села на кучу гнили и начала есть. Жадно, долго. Проголодалась и от жадности увлеклась. Слишком поздно заметила огромную тень редкой, не живущей здесь в городе, мухоловки. Взлетела, хотела метнуться вниз. Слишком поздно…

На кухне, около мойки, рожала тараканиха. Она лежала на спине, подняв кверху согнутые в коленях лапки, как будто, раскачивалась-раскачивалась на стуле, да и опрокинулась. Наверное, это были ее первые роды – орала она невыносимо, причитала и материлась. Говорила, что больше никогда и никому не даст. Что их несчастному древнему племени одни несчастья в этой жизни остались. Что тактичнее и умнее их, тараканов этом мире никого просто не существует. Что как только, пусть даже посреди ночи, хотя припрется на кухню они, из врожденной вежливости, немедленно покидают ее, чтобы мешать, не то что этот вечно линяющий кобель. Что едят они ничтожно малые крохи, да те, как правило, уже выброшенные, не то что слюнявая кобелина, на которую за один раз, изводят буханку хлеба, да еще и миску щей. Так она обожрется, а потом еще им несчастными тараканами, закусывает.